Канализация атакует её рецепторы симфонией запахов настолько отвратительных, что на пару секунд Мелио теряет ориентацию в пространстве, закашлявшись, цепляется за потоки воздуха и эхо собственных шагов, отражающееся от стен, как за спасительный якорь. Разумеется, она бывала тут раньше. Разум мог забыть, но помнило тело, используя знакомые ощущения для чувства направления, прокладывая путь скорее машинально, чем осознанно. Зов, который ей не нужно подавлять — не сейчас. Томительный момент ожидания перед схваткой, азарт выслеживания добычи, экстаз высшей формы разрушения — Убийства. Точнее любых карт, конкретней любых ориентиров и знаков.

Чтобы развлечь себя, она загадывает число и считает свои шаги. Неслышно усмехается, — "ну, надо же", — когда числа совпадают. Три с половиной сотни до развилки, где трубы уводят в разные части города. Ещё шестьдесят семь до сломанной решётки, через которую Минску в силу великаньего роста пришлось бы протискиваться чуть дольше, чем остальным, и их небольшой отряд застревает посреди ничто на две минуты, пока следопыт не выбивает пропитавшееся коррозией железо как пробку у бутылки с чультским.

Говорить не хочется. Ей, в общем-то, и нечего сказать: сглупила, не придала значение постороннему, но такому знакомому навязчивому запаху в лагере, пока Горташ не сказал и не щёлкнула в голове пружина, встав на место. Можно сколько угодно обвинять себя в том, что расслабилась или, что вероятней, ослабла, но это не исправит ущерба: друг, похищенный у неё из-под носа, заложник последствий её беспечности. Сложно сосчитать, сколько времени запах преследует её, но одно Мел знает: долго, гораздо дольше, чем она должна была позволить.

Когда слух различает на грани восприятия движение, Мелио машинально кладёт руку на рукоять кинжала — Стиллмейкер ложится в ладонь потерянным ощущением уюта, выскальзывает из ножен с готовностью убить, — но бросок нападавшего слишком стремительный для обычного разбойника или даже ассасина культа. Следующее, что ощущает Мел, — касание стали у шеи. Не самый лучший клинок, с зазубринами и неровностями, больше напоминающий церемониальные кинжалы, чем боевое оружие. Сражаться таким стал бы только безумец или отчаявшийся.

Что-то внутри неё, — инстинкты, которые не могло забыть тело, — требует немедленно устранить угрозу. Часть неё хочет не просто устранить: сломать, втоптать в грязь, заставить молить пощады, смакуя чужой страх и слабость как сомелье — столетнее вино. Старые привычки останавливает не звук голоса, его голоса, — это Орин смогла бы подделать, — но знакомый запах.

"Безумец и отчаявшийся", поправляет себя Мелио. Абисс, это даже вызывает ностальгию — чувство, казалось, давно утраченное.

— Недалеко от наутилоида, — она с тяжёлым вздохом убрает свой кинжал от его шеи, крутанув его меж пальцев. В тот раз Мел ударила его головой так, что собственная от этого болела до конца дня, и даже найденная у мёртвых рыбаков бутылка бормотухи не смогла заглушить это. Мел ощущала небольшой соблазн показать, а не рассказать, но, учитывая обстоятельства, повторять сцену их знакомства на бис было бы странно даже для неё. Он ранен, он в шоке, и его в принципе не было бы на этом месте, будь она чуть внимательней. — Ты пытался обдурить нас с Шэдоухарт, выдав кабана за свежевателя разума, но я услышала визг зверя ещё до того, как узнала, что к нему прилагаешься ты.

Стиллмейкер возвращается в ножны так же быстро, как до этого их покинул.

— А теперь будь хорошим мальчиком, — добавляет она мягче, и облегчения в этом больше, чем желания отчитать за эту самоубийственную выходку, — опусти кинжал и позволь тебе помочь. Ты истекаешь кровью.

Когда их с Астарионом недопонимание разрешено, — во всяком случае, ей хочется верить, что обойдётся без глупостей, — Мелио, стараясь не делать лишних движений, поворачивает голову на товарищей позади:

— Всё в порядке, это действительно он. Даже чейнджлинги пахнут... — она делает паузу, картинно морщится, усмехнувшись, — лучше.