Резюме Игрока

Размер постов: в среднем выходит где-то на 5к, но могу больше или меньше в зависимости от типа и темпа игры, договорённостей и т.д. Вообще знаки не считаю, ориентируюсь на чувство удовлетворения а-ля «сказал всё что хотел» и «оставил зацепку на другой пост»; 
Скорость: опять же, в среднем – это пост в неделю, но могу протупить и улететь в режим «пост в 2 недели», но о таком обычно предупреждаю и молча в другой темп отписи не ухожу. Если сильно-сильно горит, то могу и пост-два в день, могу пост в 3 дня, так что тут рандом, но без пропаданий на месяцы и года;
Персонажи: каноничные и оригинальные, по большей части мужские, но дамы за 15 лет на форумках тоже случались и довольно хорошие. По возрасту: от 20 и выше, но чаще за 30 и до каких-нибудь ворчливых и очаровательных дедуль/бабуль.
Оформление: любое – с птицей-тройкой или без, заглавными буквами или не очень, но не очень люблю гифы-картиночки посреди текста (их можно принести скопом все в лс или тг для атмосферы и вайба), но приветствую вставки в виде ссылок на какие-то вайбовые треки и тд.
Посты: могу во всё, всё поддерживаю, всё люблю: можно сидеть в машине весь эпизод и перетирать за высокое и не очень, а можно экшонить и активничать.
Жанры: здесь могу почти во всё, помимо фэнтези – это не «фи» в сторону жанра, я в нём просто совсем не разбираюсь;
Что играю: всё и по обоюдному согласию.
Отсутствие и уход: я вообще из тех, кто не просто оставит сообщение в теме, но ещё и по соигрокам с предупреждением сходит; если форум помирает, то попробую ещё всех со мной играющих собрать, чтобы не потеряться (спойлер: всё равно теряемся периодически) .

Примеры постов

Выбираю несколько и за последние год-два, потому что это как раз тот период, когда я своими текстами максимально доволен.

#1 – Ларри Мур (ос)

Сразу следует сказать, что всё должно было быть совсем не так. Изначально Ларри планировал замечательный уикенд в Калифорнии (который не менее замечательно бы потом перетёк в пару-тройку недель увлекательных событий). И этого двух-трёхнедельного уикенда должно было с лихвой хватить на то, чтобы перестать мелькать своим лицом дома на какое-то время. А ещё получить этот вот знаменитый калифорнийский загар, всячески тусануть и выдохнуть наконец-то.

И, разумеется, не вляпаться в какую-нибудь новую историю. Во всяком случае, не сделать это нарочно.

Дело в том, что он совсем недавно лишился работы. Да, конечно, подавать бургеры в какой-то стрёмной забегаловке – это не то чтобы и венец какой угодно карьеры, но терять источник дохода не хотелось. Теперь нужно придумывать что-то новое. Теперь надо снова наведаться к Бобби, перетереть за жизнь, пойти на уступки, подмигнуть правым/левым глазом (кому уж что нравится) и напроситься на какое-то дельце. Исключительно для того, чтобы перетерпеть до новой партии и там уж хорошенько сорвать деньжат.

Но это, разумеется, лирика.

Потому что, опять же, всё должно было быть совсем не так. Если кто-то ещё не понял.

Когда он катил по бескрайним дорогам, у него в голове была какая-то своя особая картинка. О том, что там ждёт за горизонтом. О том, что вообще происходит в реальности, которая совсем-совсем не похожа его собственную, давно пропитавшуюся сыростью и будто бы привкусом расползшейся плесени. Впрочем, нельзя забывать, что эта самая плесень въелась, казалось бы, даже в кожу.

Выезжая из Нового Орлеана в Лос-Анджелес, он будто бы оставляет за собой сырой след и чувствует, как хлюпает вода в ботинках.

Приезжая в так называемый «Город Ангелов», он каким-то образом спотыкается об одно непритязательно посреди всего вырвиглазного неона заведение. Ему сначала везёт. Потом – чуть меньше. Ещё через пару часов и несколько порций пива руки начинают слушаться лучше обычного – в ход идут фокусы, трюки и полное безрассудство.

Ларри беззастенчиво вмазывается. Лицом в чей-то замечательный бюст. На пять-десять прекрасных минут – в поверхность барной стойки. В авантюру. Ту самую, в которую вляпываться бы не стоило, да только вот обратно-то уже ничего не вернуть. Слова не забрать. И ещё совсем немного от мысли о побеге отваживает закрытая наглухо дверь чужого авто.

Сказать по правде, он в этой жизни если что-то и тащил, то пару приставок (у друга и у бывшей), а ещё, пожалуй, целую тонну времени у собственной матери. В остальном же его криминальные интересы лежали в другой, немного более занятной и менее энергозатратной области. И идея с просачиванием в музей-чего-то-там кажется ему абсурдной. Было бы проще вломиться в какой-нибудь ломбард и потом кинуться врассыпную, но почему-то народ его креативностью не впечатлился.
Когда его выбирают в качестве этакого первопроходца, Ларри удивлённо поднимает брови. Если в авто до этого как-то приятно-приторно укачивало под шипение магнитолы и размывающиеся краски города, то сейчас по голове вдарило свежим воздухом. Или относительно свежим. Это уже не то чтобы важно.

Потрясающий парень по имени Мэк тычет в него пальцем, а потом указывает на тёмные окна музея. Ларри думает, что его возможности сегодняшним вечером очень сильно переоценивают, и это, чёрт возьми, крайне льстит. Выбора, как говорится, не остаётся. Приходится бить подвальное окошко и молить всех богов о том, чтобы он в нём не застрял и ни за что не зацепился.

Всё теми же будто бы хлюпающими подошвами ботинок он тихо, почти неслышно опускается на пол. Ноги его внезапных сотоварищей теперь находятся чуть выше уровня глаз. Ларри думает, что боги к его персоне сегодня вполне себе благосклонны. Осталось только это дело не зафакапить и смыться быстрее, чем кто-то из его новых друзей успеет произнести «Чаттануга».

На самом деле, за всю свою жизнь Ларри был в музеях всего два раза. Один раз – в рамках школьной экскурсии, содержание которой сейчас вообще вспомнить не способен. Второй – многим позже, где-то сразу после вылета из универа, когда Сидра показывала ему свою коллекцию вибраторов. В первый раз было невыносимо скучно. Второй отпечатался головной болью и походом к венерологу. Лучше бы Сидра и дальше играла бы в свои игрушки.

Он осматривает помещение и снова молится богам, чтобы дверь сюда оказалась незапертой. Ларри хмыкает и самонадеянно решает, что ему сегодня прёт примерно во всём, а это значит, что можно немного расслабиться. Проскальзывает в коридор, тихо прокрадывается к одной из дверей и уже вот-вот готов её открыть, но... замечает фигуру охранника.

Не-а, не так. Он замечает фигуру охранника. И не может поверить своим глазам. Конечно, алкоголь делает какие-то вещи в мозговых извилинах, но, может, это и правда? Правда же? Настолько, пожалуй, Ларри не везло никогда. Внутренняя фанючка выхватывает знакомый силуэт мгновенно, добавляет красок. Он тут же забывает о том, что вообще-то снаружи его всё ещё ждут.

Вообще-то у него тут были какие-то дела.
И, пожалуй, не стоит привлекать к себе лишнее внимание. Да и вообще какое бы то ни было внимание в принципе. Поэтому он принимает решение не торопить событие и немного пораскинуть мозгами. Придумать какой-нибудь залипательный лайн, как-то объяснить своё местонахождение в музее во время, когда никто никаких экскурсий не проводит. Даже Сидра. Но он делает несколько шагов в сторону какого-нибудь укромного угла, где можно пересидеть и порешать, но шугается небрежно откинутой тени от экспоната и роняет телефон.

Простое такое событие, которое в любой другой ситуации осталось бы незамеченным. Но в его нынешнем положении оно неизменно пускает круги по воде.

– Ну твою ж..

#2 – Томас Зейн (Remedyverse)

Аккуратным, нарочито медленным движением он высвобождает свою руку из чужих пальцев. Мягкое поглаживание, которым его одаривает Элис, вызывает едва ли что-то похожее на улыбку. Прикосновение самое обыкновенное, но вцепляется сразу в мысли и воспоминания, оседает холодной прогорклостью где-то на стыке между корнем языка и глоткой. Оно отзывается эхом и выворачивает наизнанку всё сразу, несмотря на то, что у Элис совсем нет ничего общего с...

Том дёргает уголком губ и выпускает на поверхность всю накопившуюся усталость. Она такая неподъёмная, что, казалось бы, на несколько тысячелетий хватит. Слушать о драматично погибших прошлых версиях так же интересно, как в очередной раз вспоминать про парадокс Тесея. Последнее весело, только если в этой же комнате, но с другими участниками диалога, куда большим количеством выпитого и совсем другими прикосновениями после. Сейчас же и при любой прокрутке времени у него всего два возможных гостя.

Том дёргает уголком губ с мгновенно выбравшейся на поверхность усталостью. Закатывает глаза, тяжело вздыхает и сразу после этого поднимается с дивана, Гостье оставляется с десяток различных вариантов для дальнейших действий. Она может подскочить следом, одёрнуть, задать ещё тонну вопросов, потребовать объяснений, схватить его за руки, повысить голос, перевернуть ни в чём не повинный столик и разнести в гневе весь номер. А потом сделать так снова, выдохнуть, повторить задуманное, выпустить пар, приказать ему найти Алана, привести Алана, увести Алана.

Неимоверно. Невообразимо. Совершенно невыносимо.
Скучно.

Том дёргает уголком губ и хмыкает себе под нос. Теребит пальцами повязанное на шее кольцо и не поворачивается к Элис, не смотрит на неё. Вместо этого перед лицом – только картина на стене, чьи чёрно-белые очертания смазываются, когда он не моргает слишком долго. Том дёргает уголком губ резче, ломает любой намёк на изображение заинтересованности и бросает взгляд с картины на комод, на котором неровными рядами расставлены бутылки да стаканы.

Сильнее того прикосновения, что скользнуло по запястью, на коже оседает философская пародия на пистолет. И откуда только эта забавная, абсолютно несуразная тяга к выстрелам в голову? Спрашивать он, конечно же, не будет. Реакцией и так послужил взмах собственной руки, который обрывает едва ли задержавшееся взаимодействие.

– Время просто ушло, Элис. Оно не превратило вас в трупы.

Во всяком случае, пока ещё не превратило. Это, разумеется, если хотя бы в теории прикинуть возможность отсюда выбраться. Там, далеко за пределами этой и любой другой клетки, – он снова хмыкает и на этот раз в сентиментальном порыве, – время продолжает идти. Мир не стоит на месте. И, если и можно считаться трупами, то только в тех, уже абсолютно чуждых условностях. И разве что абсолютно номинально.
Он хмыкает и подходит к окну, дёргает тяжело нависшие шторы в разные стороны. С той стороны – только бесконечная темнота да неоновые отголоски выдуманных сплошь и рядом вывесок. Выученной, привычной размеренностью Том открывает оконную раму, впускает в застывший воздух комнаты ночную свежесть. Ветер радуется такой возможности, врезается в шторы, путается в них и валится несвязной кучей на пол. Разворачивается у ног гостьи насмешкой и напоминанием о какой-то там свободе. Непривязанность к точке – иллюзия. Наличие стен – иллюзия. Нельзя остаться на месте. Дёргаться куда-то – пока бессмысленно.

Намного интереснее быть везде и нигде одновременно.

– Может быть, да. Может быть, нет. – ветер прохладой гуляет теперь и в его интонациях, пока взгляд устремляется куда-то вниз и чуть поодаль от здания отеля. Он до непривычности вросший корнями куда-то глубоко-глубоко и под полотна асфальта. Том знает, что эта устойчивость – тоже иллюзия. Том знает, что Нью-Йорк за окном – не более, чем временная необходимость.

– Есть хоть что-то, что ты знаешь наверняка, Элис? – вопросительная интонация опасно близко подбирается к тому, что обычно принято называть неравнодушием. Несмотря на усталость, в голосе нет издёвки, нет и намёка на насмешку. Это не совсем любопытство, но почти что базовая потребность получить подтверждение тому, что и так уже известно им обоим. – Помимо того, что точно хочешь найти Алана.

Пожалуй, для этого места подобная мотивация практически не имеет смысла. Найти можно очень многое, наткнуться на фактически необъятное, почти накрепко сжать в пальцах. Почти так же, как он сейчас сжимает всё те же оконные рамы. Слова Элис о контроле и его отсутствии сначала приглушённостью взмывают под потолок, а потом мерно оседают, неохотно близятся к полу. Он забирается на подоконник и не смотрит вниз. Дождливая прохлада неминуемостью и обязательностью пробирается куда-то под воротник и размазывается по коже.

– Нужно выбрать что-то одно. Либо контроль. Либо полное его отсутствие.

Можно, конечно, нарядить одно под другое, но такой вариант он Элис не предлагает. Это что-то уже из личных предпочитаемых уловок. Но, справедливости ради, вся окружающая чернь уже давно беснуется где-то под хаотичностью мыслей. И всё чаще, когда в этой комнате повисает непривычная тишина, кажется, что отделить одно от другого уже не выйдет. И всё чаще он приходит к мысли, что фрагментация сознания – это что-то из привычного ритуала. Только привыкает к нему будто бы не он один.

В конце концов, трупы – это не сколько про воспоминания. В конце концов, не всем ружьям и пистолетам улыбнётся удача выстрелить.

Он стоит в оконном проёме, одной рукой убирает с лица волосы.

– Нужно или стрелять, или не грозиться попусту. Приятно знать, где заканчивается «может быть» и начинается то, что ты действительно хочешь и можешь сделать. И каковы будут последствия.

Шаг вперёд. Звук перемотки.

#3

Клетка. Одно слово – множество коннотаций. Одно понятие – тысяча личин. На каждом витке – что-то новое. В каждых глазах оно обрастает определёнными характеристиками. Что для одного является запретом и ограничениями, для другого становится оплотом временной и всё же безопасности. А ещё клетка перестаёт таковой быть, если ты сам не хочешь покидать её пределы. Она превращается в бункер. Укрытие. Если ты захлопываешь двери с внутренней стороны.

Том может и сам стать клеткой. Он может наблюдать, как в неё превращаются другие люди. Когда в них хочется забраться, отгородиться от всего остального мира и забыть напрочь об его чёртовом существовании. И он знает, сколько такое желание стоит. Знает, что выход из неё всегда болезненный, неотвратимый и практически необходимый. Потому что если из клетки вовремя не выйти, то в какой-то момент придётся устроить побег.

Но до тех пор...
До тех пор можно выставить свои условия. «Моя клетка – мои правила». Даже если они написаны другой рукой, вымараны таким знакомым-не-лицом, что ожидание становится меньшим из всех возможных зол.

– Не хотелось бы умереть ещё и от скуки. – ответ на вопрос, может, и не звучит как нечто, на что рассчитывала гостья, но вполне укладывается в собственные попытки в объяснение. За миксом из почти что вседозволенности и практически векового отчаянья следуют решения, направленные на выживание. А учитывая, что с обыденным существованием даже в пределах собственной клетки он мириться не намерен, приходится порой выбирать крайности.

На пальцы, что сжимают его локти, неровно ложится приглушённый свет. Они совсем темнеют, когда впиваются всё сильнее, пытаются ухватиться, удержаться или вцепиться намертво в попытке хоть во что-то понятное и знакомое. Эта логичная, совершенно уместная сейчас темнота могла бы быть кровью. Её она и напоминает. Том продолжает прижиматься щекой и ощутить чужое присутствие, но по ушам режет лишь холод. Тот самый, который оседает в фалангах, когда итог уже предрешён. Тот самый, что сопровождается слабостью в теле и накисло вывернутыми внутренностями.

От требования объяснить он снова улыбается. Улыбка эта по нарастающей искажается в смех, а потом – в необходимость. Пролонгировать этот мираж, опустить ладонь на чужой живот. Туда, где своим выдуманным теплом прижималась электрическая лампочка. Туда, куда так хотела пробраться темнота. Где-то там прячется спрятанная и невидимая доселе галактика. Океан без края смежается со звёздным небом. И, надо полагать, обладает невиданной мощью.

– Пугать – это немного не по моей части, hon. – под аккомпанемент из резкого выдоха куда-то ей на ухо и шелеста опущенного заранее занавеса. Так, будто бы какой-то зритель решил обойти правила и задержаться. Посмотреть, не исчезает ли вся магия театра с завершением постановки. Тайком, чтобы, конечно, не растерять всего ощущения настоящего волшебства. Ему невдомёк, что магия – это кровь и пот, кислый кофе под языком. Только ему надо спешить поскорее прочь из этой несуразно украшенной клетки, иначе его точно что-нибудь да сожрёт.
Том понимает чувства припоздавшего после постановки зрителя. Ему тоже любопытно. Вопросы вызывает обоюдный интерес – напряжение по ушным раковинам размазывается от того, как громко принюхивается к чужому присутствию жадный до искажения зверь. Шуршит, лепится в каждую возможную щель, ищет лазейку и пытается дотянуться. Её костлявые, исчерневшиеся пальцы скребут снаружи, хоть и знают, что сюда пока ходу нет.

– Если не хочешь кофе, могу предложить игру. – его озаряет внезапной идеей, воодушевление накрывает с головой в ту же секунду, как мысль, ещё даже не до конца сформировавшаяся, осколком врезается в мозг. Жжётся и чешется, но начнёт кусаться, если только попробовать её достать. И, не дожидаясь никаких возражений, достаточно аккуратно выбирается из захвата чужих пальцев. Несколько шагов вдоль кухонных шкафов, ещё парочка открытых дверец – дурацкая шутка с тем, что он никак не может запомнить, где точно в этот раз припрятана бутылка.

Она и несколько стаканов с призвоном дежавю устраиваются на столешнице. Сам Том тоже усаживается прямо на стол, наполняет стакан. Я никогда не умирал, говорит и отпивает из него. Плещет напиток в чужой стакан и брови поднимает, мол, давай-давай, ты же уже уловила, в чём тут вся суть:
– Если, конечно, ты действительно можешь опьянеть