- пока был молод и горяч, упрятал в тартар своего отца и занял его место на троне;
- ничего круче уже не сделал;
- зато наплодил целый пантеон, и это при живой третьей жене;
- спойлер: это гера;
- ещё спойлер: вопрос, кто чей трофей, не закрыт;
- а гера очень терпелива;
- и креативна;
- кстати, гера возглавляла каждый заговор против зевса;
- правда, только ради того, чтобы потом заговор неожиданным образом раскрылся;
- но гере тоже доставалось;
- в общем, за тысячи лет партнёрство в браке налажено;
- так что выступление зевса в ООН в 2023 согласовано герой;
- ну или хоть в известность о своих планах поставьте;
- гера вот о своих рассказывает;
- так что объявление герой войны авраамистам согласовано зевсом;
- значит, надо объединяться с другими язычниками;
- и объединять собственный пантеон;
- и там, кстати, папочка скоро выйдет на свободу;
- а ещё гере отрубил голову гавриил;
- да, прямо в ходе объявления войны;
- нет, гера жива, но вот морфей умер по-настоящему;
- а ещё тут один объявил охоту на смерть;
- и разнёс весь лондон;
- египтяне клепают новые миры (и дети зевса тоже);
- но главное: гере не с кем пойти на её же премьеру;
- мы же будем с этим что-то делать, да?

Гера и похищения (про динамику)

Через час парень, имя которого Гере не суждено узнать, приходит снова: садится на корточки напротив неё, тянет руку к её лицу. Гера отворачивается, и он сально усмехается: гордячка.
— Я не думаю, что твой муж соберёт миллион к полудню, — тихо начинает он, и Гера, понимая, к чему всё идёт, вламывается в его голову. — Никто не думает. И никто не думает, что он станет ждать полудня: когда твой муж придёт, Лало велит привести тебя. Если тебе повезёт, он убьёт тебя сразу. Мне будет жаль видеть, как пропадает красота.
— Поэтому у тебя слезятся глаза?
— Что?
Второй раз Гера не повторяет: она равнодушно и пристально смотрит на него снизу вверх, а затем, когда он тянется потереть глаза, отворачивается снова.
— Ты? Что ты?.. — не сразу, но осознание переходит в ругань, и он промахивается, пытаясь ударить её. Скулит, зажимая глаза руками, пока нестерпимый зуд под веками сводит его с ума, и, когда приходит его время, Гера с улыбкой советует ему:
— Достань их.

— Где Маркус? Он должен был привести эту суку ещё пятнадцать минут назад.
Лало злится: всё идёт не ко времени, всё идёт не по плану — и то, что ублюдок вторгся в его дом, только подливает масла в огонь. Он и его жена должны будут ответить за всё, за каждую дырку в стене, за каждый помятый цветок — и Лало, отирая нос рукавом, отправляет Тони вниз. Пусть притащит их обоих.
— Я обещал твоей женщине, что трахну её на твоём трупе, — выбитое крошево покрывает виски Лало сединой заново. — Но теперь я думаю, что тебе стоит это увидеть.
Тони возвращается запыхавшимся и с пустыми руками. Опирается ладонями о колени, сбивчиво докладывает:
— Маркус мёртв. Сучка ... заперлась изнутри.
— Так выбей дверь и притащи её сюда!
— Да, босс.
С усталым видом Лало отирает со лба пот вперемешку с пылью. Скорее всего, Маркус достал член и поплатился за это — его не жаль, — но эта семейная пара копит грехов больше, чем сможет отмолить в его подвале. Теперь Донни Вега придётся брать живым и держать живым ещё немало.
Когда Тони не возвращается слишком долго, Лало даёт отмашку:
— Спускайте собак.

Гера и материнские инстинкты (про политику)

Звание, которым собственный сын её удостоил, Гера припомнит ему после. В отличие от него, она терпелива — она провела в браке с его отцом тысячи лет, и ожидание этого брака у неё тоже заняло немало времени. Теперь Гере нет нужды укреплять свою власть, только удерживать, и, в отличие от собственного сына, она не придаёт значения мелочам, хотя и замечает их всегда.
Сейчас Гефест пытается укрепиться — бессознательно, вероятно, — он не просто дистанцируется от неё, как пытался делать это весь их разговор, он старается расставить всё и всех по местам так, как будет комфортно ему. Он двигает её как куклу, не просто демонстрируя, но и подчёркивая собственные власть и силу; показывает, что всё здесь и, может быть, за пределами, принадлежит ему.
Он главный. Он самый сильный и самый умный. Он слишком долго терпел её власть, и вот время освободиться пришло. Гера опускается в кресло, не спеша устраивает ладони на подлокотниках и запрокидывает голову. С деланным вызовом усмехается: давай, удиви меня.
Пожалуй, она уже успокаивается.
Это не то, что она ожидала от этой встречи, да, но это лучше — она получает больше, чем рассчитывала. Не доведи она его, не заставь сорваться, может быть, она и дальше рассчитывала бы на него. Теперь его, разумеется, придётся вычеркнуть.
Сейчас её мальчик вырос и всячески пытается это доказать. Вот он, такой сильный и разумный, совершенно не нуждается ни в ней, ни в её одобрении, он уже придумал всё сам и сейчас покажет ей, насколько она ошибалась, не замечая его.
Даже смертный психолог сказал бы ему, что он всё ещё отчаянно жаждет одобрения матери. У Геры не было диплома, но были тысячи лет жизни, и она видит всё то же самое. Тому, кто безразличен, не будут доказывать правоту. Того, кто и так стоит ниже, не будут пытаться задеть так упорно.
Её сын так и не вырос, хотя давно уже уверен в обратном. Гера заносит колено выше, как если бы хотела оттолкнуть Гефеста от себя, но только закидывает ногу на ногу. Запрокидывает голову: вот он, его потолок, всё ещё здесь.
Пожалуй, она даст ему возможность заслужить её одобрение, хотя бы на словах, но эта победа не должна быть для него слишком лёгкой. Она примет его сторону, как он и мечтает, но для начала ей нужно дать возможность ему убедить её.
Ошибкой было предлагать ему разделить её интересы, когда он хочет её веры в себя, а не её покровительства. Гера учтёт это на будущее, но пока она только сбрасывает с пятки туфлю и едва покачивает ей, зависшей на мыске. Усмехается снова:
— Скажи мне, сын мой, что такое "союз" для тебя?
Союз возможен только между равными. У авраамистов равных нет, по крайней мере сейчас. До союза с ними ещё далеко, но в планах Геры есть и он тоже — незадолго до того, как пантеон авраамистов будет предан и уничтожен.
— В чём их выгода заключать союз с нашим пантеоном?
И тем более — воевать за него? Гера не подписалась бы на подобное, но ей в самом деле интересно, что Гефест видит в их пантеоне такого, что не доступно её взгляду. Может быть, в своих экспериментах он нашёл нечто значимое, о чём пока не известно никому, кроме, может быть, Афины и Аполлона?
Может быть, его эксперименты касались нового порядка? Миры ведь и правда менялись. Но спросить прямо — рисковать нарваться на отторжение и увидеть мальчика, прячущего от матери игрушку. Осудить слишком резко тоже нельзя, и Гера всё ещё позволяет сыну убедить её:
— Для того, чтобы воевать за нас, нужны серьёзные причины.

Гера и очередное свержение Зевса (много букв)

Сгоревшие страницы истории человечество хранило в памяти не дольше одного, двух поколений, и истина, что была на этих страницах, искажалась по воле каждого, кто думал оставить её для потомков на более долгий срок, порождала десятки сомнительных правд. Гера равнодушно улыбается Гадесу и привычно выворачивает его слова:
— Нет, этот октябрь история запомнит.
В конце концов, она ведь уже дала ему обещание, и всё, что ей нужно теперь — его доверие. У его доверия высокая цена, и ещё выше будет цена её ошибок, но Гера уже взяла на себя ответственность за всё и сразу, и ей остаётся только коротко кивнуть: она постарается не подвести брата.
Когда-то, тысячи лет назад, он уверял её, что души — настоящая власть. Гера по-прежнему согласна с ним, и по-прежнему только наполовину. Души дают силу, когда они уже там, под землёй, но власть над теми, кто наверху, всё ещё ценнее, ведь мёртвые не размножаются в подземных мирах — только заканчиваются.
Сощурив в показном удовольствии глаза и чуть запрокинув голову, Гера думает: им нечего предложить авраамистам. Смертные умирают ради Яхве, пополняя собой ад, и воспитывают детей во славу его имени, обеспечивая его пантеону силу на многие поколения вперёд. То, что Гера уже делает — угроза для авраамистов, пока ещё не страшнее комара, но комара проще прихлопнуть, чем убеждать покинуть комнату. Им просто нечем торговаться. Так всё же, почему Гефест умудряется не замечать очевидного?
— Иногда я сомневаюсь, мой ли он сын, — холодно шутит Гера, и в этой шутке мало веселья.
Гефест в самом деле слишком похож на своего отца, и это уже становится проблемой. Но у Зевса была Гера, Гадес прав в этом, — а кто есть у самого Гефеста? Смертная жена? Её мнение вряд ли будет приниматься в расчёт даже им самим. Аполлон? Скорее всего, Афина.
Лёгким движением плеча отказавшись от благодарности за невмешательство, Гера всё ещё размышляет об Афине.
То, что мужчины не смогли получить сразу, они хотят и долго, и сильно. Кукла для девочки уже готова, и, очевидно, Гере стоит встретиться с падчерицей снова, хотя бы для того, чтобы услышать от неё какие-то новые истины: Афина ведь никогда не стеснялась их высказывать.
И ей вряд ли будет близка идея союза с авраамистами. Её мудрости должно хватить на понимание очевидной истины — их враги не идиоты и понимают, что союз, которым грезит Гефест, в конечном счёте обернётся его предательством. Хватает же мудрости на это Гадесу и Гере, хотя в глазах смертных они и сильны другим.
— Он может пообещать им только меня, — Гера усмехается и сдвигает стопу, зажимая пальцы Гадеса под коленом. — Но зачем им его помощь, если меня они могут взять и сами?
И они наверняка попытаются. На выставке, например, её первом громком событии в мире смертных, на котором не будет ни самой Геры, ни Гадеса — вообще никого из олимпийцев. Должны будут пострадать только смертные и, может быть, Морфей.
Война будет объявлена, хочет её пантеон того или нет — Гера просто не оставляет им выбора. И недовольные этим найдутся.
— Никак не пойму, — Гера тихо фыркает и свободной от бокала рукой дотягивается до пальцев Гадеса, чтобы повести иначе, выше по внешней стороне бедра, — ты выражаешь недоверие мне, или побуждаешь не доверять меня?
Последнее — лишнее, ведь Гера и так не верит никому из детей Зевса. Её круг доверия заканчивается на её братьях, но и им она доверяет всегда разное.
Первое — разумное, потому что все заговоры против Зевса заканчивались тем, что тот оставался у власти, а Гера несла наказание наравне со всеми. Так было задумано тогда, но сейчас Гера позволяет себе разные мысли.
Лишь наполовину соглашаясь с идеей, что сейчас внутренний раздрай им не на руку, Гера коротко кивает. Делает ещё глоток, но так и не отставляет бокал — едва касается стеклом щеки, склонив голову к правому плечу, и молча усмехается: в самом деле?
Ему она могла бы пообещать больше, чем просто себя.
Не сдержавшись, на словах об уважении к Зевсу, Гера бессознательно морщится как от зубной боли и всё же позволяет себе кривую усмешку:
— Скорее, он сделал всё, чтобы его потерять.
Перечислять можно долго, и о многом Гадес может догадаться и сам. Но, если закрыть глаза на попытки Зевса расширить пантеон и упрочить свою власть за счёт своих же потомков — на то, с чем Гера никогда не была согласна, — Гера винит его в развале их веры. Яхве пришёл, когда смертные уже перестали почитать их как богов, и им нечего было ему противопоставить. Тем не менее, Гера заставляет себя улыбнуться, беспечно, легко, и едва ведёт плечом:
— Может быть, в этой войне он сможет заслужить его снова.
Может быть, и нет. Гера пьёт ещё и оставляет бокал на столике почти пустым.
— В любом из исходов, — не спеша подхватывает она идею Гадеса, — я рождена, чтобы быть женой тому, кто будет править.
Кому-то из братьев. И, если власть Зевса в глазах Геры подходит к концу, его место должен занять другой из их семьи. Тот, рядом с кем на троне будет она.
Её участь — всегда быть второй, и Гера смирилась с этим за тысячи лет. Осознание этого уже почти не вызывает горечи: Гера прошла через все стадии, от восторга первого брака с достойнейшим, до разочарования и бессильного отчаяния, и, наконец, смирения.
Так что, отклонившись назад, Гера заглядывает Гадесу в глаза и усмехается:
— Если я захочу пойти против своего мужа, кто-то должен будет занять его место.