ХОЧУ ПОИГРАТЬ: Ганимед 
;
МНЕ НУЖЕН: Зеееееееевс 
;
Трудно быть богом. Тебе. Особенно в Голливуде. Начищенные до блеска ботинки, улыбка в тридцати три ослепительных зубика. Вместе с этим городом ты годами пожираешь разных мальчишек и девчонок, выплевываешь, ищешь новых. Диванные кастинги. Вечеринки +21. Иногда ты думаешь, что так испортился, что тебе ничего уже не вставляет. Но тут на очередных пробах в какой-то твой вшивый, фантазийный сериал появляется он, Ганимед. И вкус давно забытой жизни медленно возвращается к тебе, растекается пряным вином по тугим венам. «Ты можешь раздеться? Ну прямо сейчас» - он не видит тебя, сидящий в специальной комнате, окруженный камерами, держащийся листок со своим текстом. «Раздеться» - повторяешь, чеканя каждую букву, жадно наблюдаешь, как его глаза становятся круглыми и стеклянными, а рот испуганно напрягается.
Это такая игра. Ловишь его на выходе из киностудии, говоришь, что переборщил. Хотя на самом деле ты еще даже не начинал, ахахха. Цап-царап. Конечно, он сядет в твою машину. И ты утащишь его с собой, сжимая в когтях свежую тушку. Душа в обмен на роль. Бессмертие на «Аллее Славы» за то, что будет делать все, что ты ему говоришь.
Закрой глаза, встань на колени и открой рот, да.
Чем ближе вы, тем чаще у тебя в голове клубятся мысли о том, что ты, наверное, будешь скучать. По этой его судорожной морщинке на его лбу и проблесках характера, когда ты иногда гладишь его против шерсти. Отрасти волосы, завтра мы улетаем, у меня для тебя сюрприз, тебе завораживает, что Ганимед отныне готов для тебя буквально на все. Блаженно трется щекой о руку, да, он только твой мальчик, да. Щеночек, правда тебе все чаще интересно, насколько отчаянно он будет скулить, если его сейчас пнуть? Не экспериментируешь, боишься. Или просто еще пока рановато.
Власть. Ты ее любишь. А еще тебя до чертиков пугает, когда кто-то другой имеет власть над тобой. «Что?» - он тоже что-то чует, замечая твое скорбное и удивленное лицо, сидя рядом с тобой на кровати.
Ты бы очень хотел бросить его в номере дорогого отеля и уйти.
Ты бы хотел сжать это смазливое личико и сделать так, чтобы больше никто и никогда не смог бы им любоваться.
Вознести его к небесам блаженства. Прямо в облака. Бросить с большой высоты на землю. Ведь все хорошее в нашей жизни рано или поздно заканчивается.
Его реакция? Неожиданная. В первый раз – вы насмерть бодались в мужском туалете, куда он ринулся от тебя после ковровой дорожки. Во второй, самый последний, он сложил в сумку свои вещи и просто исчез из твоей жизни.
Новый сериал. Фильм, где он в главной роли. Ты ведь дал ему все, какие еще муки совести? Ночами ты пересматриваешь кадры, он на них плачет. Больно, красиво, все еще невыносимо стоит на него.
В постели, когда вы трахались, он часто признавался тебе в любви. И это так умиляло.
Воспоминания, они режут. Чем Ганимед сейчас занимается? Может тебе ему позвонить?
__________________
Техническое: Вы скажите, что мне с такими бдсмными сюжетами самое место на ролл.ми, а я отвечу да, мне там самое место что у меня давно нет гордости и попытка – не пытка, особенно когда все по взаимному желанию. Тут у нас порочный Голливуд, который я давно хотел сыграть и никогда не получается, тут я хочу писать жеееесткую нцу, крутить классный сюжет и жрать стекло, можем пойти на форум, скорее всего кросс, можем сразу уехать в гуглдоки или соединить эти две опции. Верю, что найду своего орленка - альфача и мы закружимся 
У утренней молитвы вкус подгоревшего тоста и теплого молока. В его снах голые ведьмы танцуют, крепко взявших за руки. Хохочут над смущенным. Красным как рак. Исааком. И затем высокий человек, обнаженный ровно по пояс, словно Иисус с того деревянного распятия, что висит в его комнате, настойчиво тянет к нему руки, зовет с собой.
Где же ты? Где? Потанцуй с нами.
Потанцуй.
И вот Исаак просыпается. И простыня под ним покрыта чем-то вязким, стыдливым, неправильным. Грязным. Нужно скорее успеть застирать, пока родители не проснулись. Горячая вода ползет из крана. А перед глазами, хотя он уже не спит, все еще тот человек. Его лицо такое мутное. Пугающее, завораживающее. На голове венок из фиолетовых гиацинтов.
— Что ты здесь делаешь? – опять задумался, замечтался. Не успел. Отец смотрит на него с нескрываемым отвращением, замерев в дверях. Заносит руку. Как повар над свежей, кровоточащей отбивной.
— Извини, — непроизвольно сгорбился, скрючился, превратился в собственную тень.
— Дебил, ублюдок, засранец. Мало тебя били. Марш к себе. Тебе пора в школу.
Извини. Извини. Словно это когда-то помогало. Ведьмы в его снах зазывно гогочут. Сегодня обошлось лишь одним подзатыльником.
Исаак уже привык.
У утренней молитвы вкус подгоревшего тоста и теплого молока.
«БлагосклоннопримиГосподиутреннююмолитвуЦерквиТвоейиосияйСвоеюлюбовьюглубинынашегодуха» — сливаются в одно бесконечное предложение. Заученное и механическое. Пустое, набитое соломой и пылью. Он это совсем не нарочно, правда. Исаак просто не очень понимают, что и как правильно. Быть может, если бы он сам прочитал Библию, то понял бы. Но буквы перед глазами каждый раз возвышаются перед ним неприступным, колючим забором. Ему их никак не одолеть. К сожалению.
— Спасибо за завтрак, мам.
Каждый раз его беспокоит, что те самые важные слова, которые он произносит, сидя за столом, не идут от чистого сердца. Как это нужно. Как это было бы правильно. По-настоящему. Поэтому в какой-то момент Исаак решает придумывать молитвы сам. Как умеет.
Трава – зеленая, бархатная.
(Он натягивает свою красную, смешную шапку. Решительно нахлобучивает на спину рюкзак).
День – солнечный, душистый.
(В кармане перочинный ножик, бечевка, коробок спичек, пригоршня корма для птиц. Нужно лишь сделать вид, что идешь к остановке, где останавливается школьный автобус. И затем просто свернуть в лес).
Прогуливать школу – грех.
(Исаак избегает лишний раз смотреть в густые заросли. Боится увидеть там лишнее. Шепчет слова своей собственной молитвы. Бьет палкой по кустам и стволам деревьев. Проверяет на прочность свои владения).
Грех, но Бог меня понимает.
(Он поднимает голову к небу. Хочет срифмовать с чем-нибудь «солнце», которое такое золотое и мучительно похоже на нимб святого. Но слова, когда Исааку что-то особенно нравится, убегают от него. Будто стайка испуганных нимф).
Где ты?
И затем он внезапно вспоминает это самое: «Танцевать». Мотает головой, чтобы отогнать от себя эти странные образы. И откуда он понял, что там были ведьмы? Это был Дьявол, да? Грязь, грех. В куртке становится ужасно жарко. И перед глазами — мутно. Кровь начинает стучать в висках.
Где же ты? Приходи танцевать.
«Нужно проверить силки» — его разум мучительно, почти панически ищет в этот момент за что ему зацепиться, чтобы не провалиться в то состояние, когда на Исаака пялятся со всем сторон странные существа, тянутся руки, а по коже бегут мурашки.
Птицы. А вот это слово он придумал с чем срифмовать.
Птицы – мои.
Его родителям плевать, что сегодня воскресенье. И никаких уроков быть не может. Он собирается быть в лесу до вечера. Явиться к ужину. И у его молитвы на ночь будет вкус масляного жаркого и консервированного горошка. Если повезет, то в его силках сегодня будет метаться птица. И Исаак спасет ее. Отпустит. Хотя сам же эту ловушку и поставил.
Птицы – мои.
Всегда спасает их. Как наш Спаситель все грешные, мятежные души.
Прошлым летом он нашел здесь раненого лисенка. И выходил. Правда мать потом заставила его отпустить питомца обратно в лес. И Исаак в тайне все надеялся, что они когда-нибудь увидит его.
Пустая сеть. Сквозь неё сочатся лучи закатного солнца. Ничего. Совсем ничего. Собственные ботинки вдруг становятся такими тяжелыми. Голова грустно кренится, созерцает изумрудный, влажный мох.
У него на щеке свежий кровоподтек, ссадины. Что-то от отца. Что-то, что уже немного поджило — от одноклассников. В Библии ведь ничего такого не было о прогулах школы, да?
Где ты? И вдруг....
.... Шум.
Шум. Сейчас.
Прямо сейчас.
От него по телу бежит электричество. И у Исаака резко, словно кто-то цепко, хищно схватил его за шею, перехватывает дыхание, когда он краем глаза замечает, что именно рухнуло с неба. Прямо рядом с ним.
Я сплю? Он медленно, непроизвольно стягивает шапку. Как и подобает тому, кто увидел святое знамение. Долго не решается подойти к тому место, где лежит оно. Он? Кто? Они? Моргнул. Не спишь.
Что? Ветка предательски хрустит под ногой. Но гигантская птица. Ангел. Не шевелится.
Исааку страшно. Исаак зачем-то тянет руку. Касается.
Господи.