Больше всего на свете Эймонд ненавидел проигрывать. Кристон учил его строго, не давая поблажек, потому что принц сам этого требовал – он не калека, он не жалкий и немощный, но именно жалость изо дня в день он видел в глазах мейстеров, придворных, даже матери, пока был просто одноглазым ребёнком. Эймонд сделал всё чтобы больше таких взглядов не было. Слуги не смели поднять глаза перед ним, придворные замолкали, стихал даже шёпот, потому что Эймонд не раз доказал что он не потерпит ни снисходительности, ни насмешек. Ему нравится то, что его боятся, ему нравится то, что он не только на словах скор на расправу, но лишь один человек в Красном замке открыто бросает ему вызов раз за разом, топчет выдержку Эймонда, его превосходство – из жалкого кутилы Эйгон показывает себя другого: громкого, злобного почти под стать младшему, неуступчивого. Эймонд предпочёл бы избитого и растерянного после своих похождений и выпитого вина увальня, тогда бы он мог сполна удовлетворить свой гнев. Он даже сдерживал ответные удары, вынужденный лишь чуть ослабить нажим коленом на грудь Эйгона, но вспышка боли, словно по щеке снова прошлись кинжалом, оглушила его. Ноющая, от удара кулаком кулаком, боль в скуле свернулась там тугим комком спустя несколько мгновений полной слепоты от другой, более интенсивной, боли. Теперь Эйгон давит его своим весом и наносит удары.

Через резь он слышит град слов, злых и обвиняющих. На их счастье никто не подслушал рычание принца. Однако сейчас Эймонда волновала не приватность, но та наглость, с которой Эйгон плюётся обвинениями. Одному Неведомому известно, откуда Эйгон что-то узнал, но до бешенства доводит то, что его постель Хелейны вдруг так взволновала. Мало того, он посмел оклеветать её изменщицей, родившей детей, наследников, в прелюбодеянии.

Если бы только Эйгон знал, как Эймонд хотел бы быть отцом всех её детей, обладать ею как своей женщиной, а не делить с тем, кому на неё наплевать.

Одной рукой Эймонд сгребает брата за ворот, снова стискивая пальцы до треска ткани. Любой слуга в замке, взглянув на принцев, сообразит что они дрались. Но пёсьей хваткки Эймонд не размыкает, его правый глаз слезится от судороги, от удара исказившей левую сторону лица. Из-за этого гримасой Эймонда застыла уродливая ухмылка.

- Да как ты смеешь... – одно мгновение, ему хочется видеть кровь Эйгона. Видеть, как кровью заливает, из пробитого черепа, его лицо и поганые слова сказанные им навсегда тонут в протухших лужах Блошиного Конца. Но это лишь помутнение вызванное кровавым богом Эймонда – его яростью. Он не хочет смерти брата. Он хочет его капитуляции. Он жаждет извинений. Извинений за всё что произошло в этом притоне, который Эймонд теперь точно прикажет уничтожить, вычистить до последней шлюхи, пусть всех их вывесят на воротах как изменников. Он хочет чтобы Эйгон забрал свои слова о Хелейне и собственных детях, хочет чтобы он перестал вести себя так, словно это он принц без наследства, без леди, без всего.

Даже без брата.

- Когда в последний раз ты был в её опочивальне? Когда ты исполнял свой долг, а, Эйгон? Ты ведь предпочитаешь общество этих блядей, грязных, вонючих крыс, которые ничего общего с драконами не имеют. Ты жалок, – Эймонд рычит ему в лицо, подаваясь вверх, так что лбы их соприкасаются. – Позволяешь им иметь тебя как бабу, мне бы следовало самому тебя убить, – Эймонд блокирует ноги Эйгона своими ногами, как учил сэр Кристон. Не всегда решающее значение имеет благородная битва, иногда нужно опуститься до близкого кулачного боя словно простолюдины. Эймонд за годы учёбы под началом своего наставника научился терпеть боль, сегодняшняя его слабость не делает чести. – Я прикажу сжечь этот притон и позабочусь чтобы ублюдок из Лиса сгорел вместе с этой выгребной ямой, – никто не смеет оскорблять драконов. Ни становясь их жалким подобием, заменой, ни пыхтя над Таргариеном, как похотливая скотина. Он прикажет прежде оскопить этого недомужа.

Левую половину лица, щеку всё ещё дергает, как будто внутри копошится паук с длинными лапами и Эймонд морщится, наконец отпуская брата из захвата, но не разжимая пальцы на отвороте рубахи. Они оба валятся в грязи, плащ Эймонда, его волосы забранные в косу изгвазданы в жидкой жиже, Эйгон под стать ему. Мать несомненно узнает о том что они дрались и будет зла на обоих. А её гнев горит ярко и тлеет долго, Эймонд обязан был привести Эйгона в более подобающем виде. Но брат заслуживает куда более сильной выволочки. Эймонд в этом убеждён.

Он выпускает его ворот, отталкивая от себя.

- Не забыл как меч держать? – Эймонд смотрит тяжело и зло. Слизывает дорожку крови, набежавшую на губу из-под носа. – Сегодня во внутреннем дворе, так и быть, я одолжу тебе деревянный меч, – он улыбнулся. В Красном Замке улыбка Эймонда Кривого всегда не к добру. Только для Хелейны это иначе. – Если проиграешь, я исполню то, что обещал, – он кивком указывает на ветхое здание, от которого они успели немного отойти до безобразной драки. – А ты проиграешь. И быть может я обогочу тебя ещё парой наследников, коли сам ты предпочитаешь другое, хммм?

Хелейна никогда. Никогда не узнает о его словах.