[indent] — Васанта, будем знакомы, — её имя звучит как нервный росчерк зелёных чернил на бумаге, вписанное большими буквами под какой-то важной бумажкой, — думаю, помощь мне не помешает. У меня накопилось несколько полевых дневников, которые я не могу оставить себе без внесения, и кажется, я окончательно запуталась в том, что мне нужно заполнить.
[indent] Неловкость сменяется слабой улыбкой, Василёк смотрит на него снизу вверх, улыбчиво теряясь в очередной мысли. Учёная нисколечко не удивилась, что её не признали – злосчастное «Васанта» крутилось в головах тех, что решил отправиться в одну из экспедиций под её началом, никак не у тех, кто лесов избегал. Она переживала больше всех, скрупулёзно проверяла чужую готовность – в ответ получала обиду, непонимание. Некая репутация, впрочем, есть у всех – Вася хотело было подать руку для рукопожатия, но вместо этого подобрала предложенный примерник, всё так же слабо улыбаясь.
[indent] Мимолётное воспоминание возникло само по себе: запыхавшийся помощник, бедолага по имени Рашид, чуть ли не воющий от несправедливости – кажется, господин секретарь помешал ему тогда. Это не было в новинку, у всего должен быть строгий порядок, жаль, не все понимают это. Вася может сказать точно, что слышала имя «Альхайтам» более, чем единожды – чаще всего в возмущениях. Забавно. Вася уверена, что где-то найдётся с два десятка людей, которые будут о ней такого же мнения. Профессионализм часто принимают за грубость.
[indent] — Было бы неплохо, если найдётся минутка, — заколка в волосах неприятно колет шею, заставляет поморщиться, притихнув на второй части фразы, — по правде говоря, я не заходила в библиотеку по меньшей мере месяцев девять. Вероятно, многое поменялось за время моего отсутствия. Может, мне кажется...
[indent] Василёк смотрит по сторонам ещё раз, будто бы что-то вот-вот украдёт и убежит прочь. Но нет. Полки раньше и правда ломились от книг, фолиантов и манускриптов разной степени старости – сейчас она может перебрать пальцами пару книг и обсчитаться. Она чувствует нервную ноту, в напряжении чужих плеч, в задумчивой паузе, но спросить тоже не решается. Рашид сказал ей, что сейчас стоит язык держать за зубами даже с теми, кому, кажется, можно верить. Особенно, с теми, кто имеет хоть какую-то власть. Вася, впрочем, готова сделать шаг в пустоту. Легкий наклон вперёд, почти заговорчески – Вася снова пытается уловить чужой взгляд, чтобы соврать не вышло.
[indent] — Давно здесь так пусто? – женщина на миг отрывается от своих вещей, оставляет дневники лежать на ящике и стряхивает пыль с перчаток. Новые раны саднят руки даже сквозь ткань. Это пока подождёт. Вопрос кажется безобидным, не пронизанным печалью и ноткой переживаний. Если уж так вышло, что он – предатель, то Вася хотя бы закончит свой век достойно, если же нет, то разузнает куда больше. Миша говорил ей, что она слишком нервная – видимо, всё не зря. Что-то явно не так, и это что-то вынудило её вернутся в Академию как можно скорее. Василёк остаётся лишь взмолится Архонтам, чтобы всё не закончилось печально. Страшно, если нельзя доверится даже коллегам, поэтому надежда умирает последней - Вася верит, что всё обойдётся.

— Где – это очень правильный вопрос. Гениальный вопрос, я бы даже сказал. Вот только ответа на него я дать не могу, – вкрадчиво промурлыкал Дотторе. Когда он хотел, его голос звучал очень приятно, он умел расположить к себе даже самых настороженных людей, особенно в тех краях, куда его репутация ещё не успела просочиться. — Не потому что не хочу, конечно же, скорее, это не объяснить. По крайней мере не объяснить словами, доступными человеческому разумению. Можно сказать, что я был нигде. Или везде, смотря с какой точки зрения рассуждать. Одно я знаю точно – будь на моём месте кто-то другой, он бы не выжил.
Дотторе сказал об этом настолько беспечно, словно для него подобное ничего не значило. Он явно вставил свой очередной эксперимент, ведь вполне мог позволить одному из своих тел не выбраться. Отрицательный итог – тоже итог. Его можно учесть на будущее, как лисица запоминает, где в лесу расставлены капканы, чтобы их обойти.
— Но она не пустила меня глубоко, поводила по самому краю. Дразнила, пока не выбросила наружу, словно я ей надоел. Представляешь?
Не исключено, что именно благодаря этому он и выжил, но проблема заключалась в том, что Дотторе так не добыл ничего интересного и полезного. Доктор был готов преодолевать любые расстояния, выдерживать какие угодно испытания и даже невзгоды, позволить целым месяцам утекать сквозь пальцы, но ему был необходим результат. Он не любил оставаться с пустыми руками, как алхимик, смотря в пробирку, не рад мутной жиже, которая получилась от неправильно соединённых препаратов.
— Я абсолютно уверен, что она не боится меня. Она не боится никого из нас. Но, пока я блуждал там, мне казалось, что она соблазняет меня, как умелая кокетка. Все секреты, все тайны, все её дары она сулила мне, если я сделаю правильный выбор. Если соглашусь нырнуть глубже и дотронуться до дна.
Он усмехнулся и развёл руками, показывая, что вот, дурак какой, вместо того, чтобы согласиться, стоит теперь здесь и болтает. Однако, несмотря на все сладкие посулы Бездны, Дотторе знал, что заплатить за них придётся слишком дорого. Отказаться от себя, слиться с ней, как с самой страстной куртизанкой на свете, позволить поглотить самую свою суть, стать её частью, её продолжением, носителем её воли, наполнить себя ею. А он пока что не настолько надоел самому себе, чтобы на такое согласиться. И это при том, что он порой сам был совсем не уверен, какой же из него на самом деле настоящий. Все они были уверены в своей подлинности. Никто не желал признавать себе отражением.
— Ты ведь видел их. Тех, кто поверил ей. Кто подумал, будто сумеет контролировать эту силу. Кто вообразил, что их разум и тело готовы к ней. Ты знаешь, что стало с ними со всеми.
Взгляд Дотторе за маской опасно блеснул, и сам он теперь говорил энергично, с гневом и презрением. Он не понимал их, тех, кто так легко погрузился во тьму. Он прекрасно понимал, что она и впрямь способна даровать могущество. Вот только это был подарок с подвохом. По сути она дарила эту силу самой себе, ведь те, кто её принимал, превращались в послушных марионеток. И, даже если бы она несла всю истину этого мира, он не принял бы её — не на таких условиях. Дотторе играл только в собственные игры.