Длинная седая борода старика метет по земле, по опавшим листьям, мокнет в полупрозрачных лужах под ногами, собирает на себя все колючки и всю грязь с тропы, разбитой копытами коней. Айре говорит, все больше себе под нос, то ворчит, то клянет последними словами нарушителя границ, то переходит на ломаный язык людей, который явно знает плохо. Риан перестал его слушать ещё у развилки, и теперь только коротко кивает иногда, и то и дело смотрит на грязный уже кончик белоснежной бороды, на струящиеся одежды айре, на которых как будто не задерживается осенняя влага, что мелко сыплется им на головы с ветвей и крон.
Мысли бродят от несчастной бороды, которую так и хочется заткнуть Ригеду за пояс, к тому, что им сейчас предстоит. Риан не помнит толком, когда последний раз кто-либо пересекал запретную черту и пробирался мимо всех его постов и ловушек Ллира, добирался так близко к сокрытым тропам в сторону Дал Ангры. Лес Ликов - последнее препятствие на пути в долину, и на самом его краю, говорят, они ее и поймали.
Поймали – но не убили. Даже айре не смеют идти против договора, скрепленного на крови. Это значит, впрочем, что у его присутствия здесь сегодня всего один возможный исход – это мысль вызывает усталость и глухое раздражение на того, кто так глупо подставился, нарушил правила, которым в Аравеле детей учат с момента, когда они лежат поперек лавки.
Это глупость, достойная смерти, с этим трудно спорить. Он лишь хочет знать, кто оказался настолько недалёким, что решился зайти так глубоко и далеко на север, что им пришлось сюда скакать почти сутки – лишь для того, чтобы он мог собственноручно казнить нарушителя айрских границ. Как предписано. Как велит древний закон этих мест.
– Уже больше десяти лет никто не приближался к Дал Ангре, feadha, – Риан прерывает айре, когда тот снова начинает отчитывать его за проступок кого-то из его подданных. – Люди сызмальства знают о правилах, и знают о последствиях. Курганы не тронуты, ваши тропы не раскрыты.
Айре останавливается, мрачно смотрит в ответ. У него глубоко посаженные глаза, темные, как два агата, и смотрят так, будто он нерадивый ребенок, оправдывающий собственные ошибки – но в их темной глубине Риан читает страх. Ригед стар. Он видел, как сломался мир, и теперь будет беречь покой прошлого и тень будущего с особым рвением.
Не то, чтобы он его не понимал.
– Вон там, – Ригед указывает когтистым пальцем на опушку, где трое бездушников стерегут нарушителя границ. Нарушительницу. Ему уже сказали, что это женщина, и сказали, что она была одна. Это удивляет. Редко кто в Аравеле бродит вдоль курганов или айрских границ в одиночку.
– Милорд, – Долор и за ним двое других падают на одно колено, едва он подходит ближе. Риан коротким жестом велит им подняться, но взгляд его прикован к женщине, которую ему сейчас предстоит казнить – он скользит по красивому лицу, заплетённым не на эйдинский манер волосам, чкй цвет выдает в ней фьялльскую кровь. По одежде, по вышитому вороту рубашки под плащом, в которой нет привычных местным узоров. Риан чуть хмурится, отводя от нее взгляд и кивком головы указывая Долору развязать ее и дать пространства.
Дурное предчувствие, которое редко подводит, поднимается изнутри темной душной волной, и Риан бы проигнорировал его – но со дня смерти он дал себе слово прислушиваться к интуиции, во что бы то ни стало.
– Ты знаешь, кто я? – он складывает руки перед собой в замок, смотрит прямо на нее. – И зачем я здесь?
Он выдерживает небольшую паузу. Конечно, она знает. Даже если его подозрения верны, Долор ей уже все должен был объяснить.
– Как твое имя? Айре запомнят его и вырежут на камне среди ещё десятков таких же, кто умер, нарушив правила Аравеля. Хочешь объяснить перед смертью, почему ты нарушила один из наших главных законов?
Причины у них обычно просты, незатейливы. Но тяжёлое предчувствие давит горло, почти так же сильно, как удавка убийцы в тот самый день, и ему почти интересно узнать, что она ему скажет.