Overwerk — Force
Есть такие мальчишки, которые обращают на себя внимание ещё в детстве, у них прямо на лбу написано: «далеко пойдёт». Троечник Мельников со своим нечёсаным хуепуталом на голове к таким не относится, тем не менее идёт далеко. Просто свой живой и пластичный ум он прилагает не на то, чтобы выезжать из пункта А в пункт Б и не на то, чтобы зубрить советские нетленки про то, как звуки горна слышны на ветру, а в что-то практичное, нужное, смелое! Собрать самодельную нейро-приставку и рубиться в неё в «Астропилотов»! Взломать ЭВМ библиотеки и взять похабный романчик напочитать! Починить старый папин квадрокоптер, чтобы подглядывать за соседкой Катькой на даче!
Человек больших амбиций он выучивается в Советах, но ещё в студенчестве вбивает себе в голову, что на Родине его ждёт только ленивая участь пильщика грантов в НИИ, так что в двадцать три эмигрирует в Америку. Америка встречает его не как родная мать, но как мачеха: щедрая на тумаки, но при этом и на воспитание характера, который по фольклорной традиции ведёт к счастливой белизне форзаца.
Техно-гений, визионер, гик с мессианской харизмой. Пока в разваливающемся Союзе рассказывают сказки про светлое будущее, он берёт, да и оборачивает их былью. Проекты умных спутников, частное освоение Космоса, мессенджеры с функцией тотальной анонимности. На листовках конференций в Найт-Сити его лицо рисуют с тем же религиозным почитанием, что и лик Гагарина на этикетках советского фетиш-спиртного.
Сотворения мифу способствуют и выходки уровня рокербоев: разбросать с ави мешок эдди над бедняцким районом вольного города, пожертвовать свой генофонд в Центр репродукции, отправить авто со свом лого вращаться по околоземной орбите. Тонкая жердочка независимости от властей качается от суверенности до компромисса (прорывные научные проекты с военными одним миром мазаны), и всё-таки Мельникову хватает ума обустроить свою жизнь так, чтобы совесть не сильно поддушивала по ночам подушкой.
Нарратив одиночества — обратная сторона популярности. В воронке притворных улыбок и волоките заискивающих рукопожатий подлинная привязанность остаётся за гранью достижимого. Мельников, как и половина земного шара, живёт в мире имитаций, симулякров и исчезающей живой материи. Он воплощает технический прогресс, но при этом страдает от его же парадокса: инновации вроде бы должны убирать границы, на деле же их только возводят.
Поэтому, когда он вдруг встречает в Найт-Сити школьного друга, Лёшку, человека из какой-то другой, старой жизни, улыбается впервые за долгое время искренне. Они ведь учились в одной подмосковной гимназии, вместе воровали классный журнал, чтобы подтереть лезвием оценку, учились принимать удар на боксёрскую лапу в пропотевшем спортзале, и посмотри, Лёха, где мы теперь? Саша вводит товарища в мир блескучего капиталистического шика, да не криви ты нос, Кузнечик, переживут твои комсомольские принципы, съев один синт-гамбургер, Родину не продашь!
Самому его Родины уже давно не видать. Там перебежчика ждёт только сырость застенок и жадный до затылков холод ствола. А помнишь, Лёша, как тогда? Помню, Сань. А плитку в Москве всё так же каждую неделю перекладывают? Всё так же. Остаётся только вспоминать, ностальгировать, натягивать на себя фасад довольства новой сытой жизнью. Лёша, дурак, кстати, на него ещё и ведётся, приходит однажды, когда всё катится в тартары и на него самого веет студёным ветром отчизны, спрашивает: поможешь, Сань?... Поможет, конечно. Но это уже совершенно другая история, это уже на посошок.

Это такой сплав из Паши Дурова и Илона Маска, техно-франкентшейн, который генерирует революционные идеи и при этом балансирует на тонюсенькой стропе независимости от корпораций и правительства (как говорится, есть два стула, Америка оказалась не милосерднее Советов)… Готов дружить в десна и генерить отмазки вроде это не я, мам, это предатели Родины на меня надышали. И заодно подхватить под руки представителями местной власти, у меня тут и такие твины имеются. Бери этого мужика, пили ему 100 детей в придачу, заведи себе жгучую Болгар, чтобы не забывала фоткать в самых меметичных ракурсах. И верни уже стену, алло, сколько ещё можно просить?