Ведьма сидит на поникшей ветви раскидистого черного ясеня, под тяжестью веков своих кренящегося к земле, и по-девичьи болтает ногой. Движенью отзывается мелодичный говор подвесок браслета, подвязанного за лодыжку. Игривый звук мягко дополняет трясинную песнь. Болото не спит. Ночью болото громче, оно оживает, вскидывает дирижерские руки пред своим оркестром. Музыканты принимаются за свои инструменты. И свистят, трещат и скрипят насекомые. Тарахтят беспокойные лягушки из недр осоки, временами слышно мягкие всплески воды — может, рыба какая или живность суетится.

Сидит невысоко, метрах в полутора над зыбкой землей и вглядывается в сумеречный кров, следя неотрывно за чем-то, что пока скрывает от нее ночь. Сегодня болото выманило ее из дома тревожными криками козодоя. Даже Гриф оторвался от потрошения тела куницы прямо на кухонном столе. Последний год стал для Серафены знаковым. Она не просто изучила места своего обитания — она привыкла к ним, слилась воедино, считая себя полноценной частью топей. Служила им, как они служили ей — оберегали и кормили, но порою звали на помощь. Их покой потревожить легко, и вторжений они не терпят.

Демонстрируя плешивые перья, сидящий на соседней ветке Гриф захлопал крыльями и тяжело снялся с места, устремившись вперед. Какой бы мерзкой по нраву не была эта тварь, старая птица всегда знала, что делать. Поднимется выше, спланирует над деревьями, описывая полукруг на местностью. Следя за его поведением издалека, Сера понимает, что была права — на их землю явился чужак. Придется спровадить. И Воронью воткнуть, что границы свои бдят паскудно. Все за вас делать, ленные наемничьи морды!

Ведьма выпрямляется в полный рост, балансируя на качнувшейся ветке. Дополнительной опорой ей служит ствол ясеня под ладонью. Теперь, присмотревшись, можно увидеть тонко очерченный край силуэта. На ней легкие укороченные одежды травянистого цвета, летняя ночь на болотах душна, и Сера не обременяет себя лишним тряпьем. Голодному рою комарья не нравится густой шлейф полыни и лимонницы от щедро втертых в тело масел, и шельма не боится их чесотных укусов.

Далеко. Не достанет, лица не разглядит — тьма не позволит. Как не рассмотрит сама Серафена человека, чей темный дух растягивается щупальцами, несет дух густеющей гнилой крови. Точно не Ворон. Этих ведьма за версту чует. Не захочет — не подойдет, скроется, да свищи шельму в трясинах, но нападать первой не станет. Таков уговор. Такова плата одиночеству, которое ей по вкусу. Ножку поднимет, согнет в колене, тряхнет задорно, привлекая на звук. Чужак в опасных местах. Тропы есть, земля хоть податлива, но еще не очень коварна. Нужно провести его в глубь, туда, где топь хватается за ноги. Оступится незваный, недосмотрит — и все. Можно бы и помянуть, да имени ведьма не спросит для этого. Сквозь стрекот насекомых и шорохи всполошенных в кустарниках птиц воздух рассекает безрадостный женский смех.

Поиграем, путник, с большим удовольствием!