zuko # avatar: the last airbender sho kasamatsu

он думал: вернётся героем на родину, пронесётся в кабриолете по проспекту. шины увязнут в цветочных букетах, брошенных с тротуара. от женских визгов на полуострове поднимется уровень влажности. случится скачок температуры. он будет помутнением коллективного национального разума. его именем будут заменять сахар в тортах и сцеплять товарняк в пути на континент. зуко приобретёт больше за эту войну, чем кто-либо до него. он станет цельным.

просто надо убить одного мальчишку.

за время войны много таких померло, одним больше одним меньше. сухая статистика. было около тысячи, а ты станешь тысяча первым. зуко стискивает кулаки. по дельте, бицепсам и плечевым мышцам прогоняется жар от сердца, будто расплавленный металл из доменной печи. он целится в голову. или в сердце. или в живот. что будет быстрее и менее болезненным? он снова целится в голову. в сердце. в живот. почему ему не плевать, что будет больнее аангу?
просто убей одного мальчишку. как все до тебя. как все после тебя.

взгляд шарит как система распознавания лиц. подбородок, линия челюсти, губы, нос, высота скул, разрез глаз, ширина надбровной дуги. зуко примеряет визуальную фиксацию на беженцах с окраин, в толпе одинаковых бритых голов находит его. аанг протирает лицо по стыкам кости о кость, пытаясь пальцами поймать этот взгляд, но он стекает с кончика носа в жаркий полдень.
это называется не пялиться, а держать под прицелом. надо знать разницу.
это называется международные розыск, а не домогательства.
аанг усмехается, спрашивает, обращаясь в шрам зуко.
— то есть, это единственный для тебя способ вернуться домой? ^сосал?
— да. ^{иди нахуй(((((}

---

разыскивается в пару. но если точнее, то в тройничок с очень большим дисбалансом силы (азула единственная в наших отношениях носит штаны, смирись) и еще большими проблемами с кукухой. заходят как-то в бар нарциссическая травма, птср и психопатия.
у нас абсолютный ультимативный модерн ау и age up (+10 лет). зуко жду в любой его эре: в эре сталкера, в эре искупления и тд. нам будет всё интересно. остальные хорни хэды выдаю по запросу.

пример поста

Хай Лина очень сложно заинтересовать чем-либо.
Он говорит, что человеческое любопытство как функция исчерпалось  где-то в 50х годах прошлого века. Технический прогресс остановился, наука достигла своих пределов. Вот где-то на моменте сброса ядерной бомбы на Хиросиму он ещё мог удивиться, а потом стало слишком поздно. Любопытство удел безнравственности и детской невинности. Это когда исследуешь мир, не соизмеряя силы, потому что ещё не знаешь, что исследуемому миру может быть тоже больно. И даже не догадываешься, что исследуемый мир может в ответ дать пизды. Это дохристианское любопытство без оглядки на патерналистскую фигуру, свобода первых людей в раю —

(“очень евроцентрично” — заметит Хай Лин.
“а ты, блять, не продукт западноевропейской культуры” — ответит Ирвин — “сперва избавься от американского гражданства, а потом пизди про евроцентризм” )

—  свобода от морали. Ща не так Всё стало предсказуемым и стерильным. Любовь к ближнему убивает страсть к открытиям. Хай Лин видит материю и субстрат, сущность и подлежащее — все осязаемое существует по причине. Он в этом шарит.
Это типа предназначение. Это типа дао.
Мирозданием определено:
1) ему  — скучать;
2) Корни  — бить ёбла;
3) Ирвину — причинять страдания.

— Может всё-таки страдать? — Ирвин запрокидывает голову, чтоб остановить кровотечение из носа. Говорит медленно, между вдохами, ведь дышать носом почти не получается,  — я понимаю, английский не твой родной. Может всё-таки страдать?

Ирвин снимает с себя футболку и замачивает кровавое пятно и грязевые разводы в холодной воде, когда ткань бледнеет — застирывает крошечным обмылком. Другого в туалете старшей школы Хиттерфилде нет. Пройденный цикл — доёбы, махач бля туалет, стирка под слабым напором воды, сига одна, вторая. А потом опять. Доёбы, махач бля туалет, стирка под слабым напором и сига одна за другой, потому иначе не вписаться в собственную воображаемую эстетику. Хлопок, лён, полиэстр, эластан, вискоза — он разглядывает пришитую к футболке бирку, требующую бережного отношения к материи.
Почему такую не лепят на людей? Он ведь тоже не выдерживает температуры выше 40 градусов.

Ирвин оставляет замачиваться футболку на краю раковины и наклоняется к зеркалу.
Прийти домой с разбитым ебалом и в замызганной одежде не равно тому, чтобы прийти просто с разбитым ебалом. Так он хотя бы покажет отцу, что удержался на ногах в бою и был на равных. Ага, с этими амбалами, ебучими акселератами на протеине. Отцовское разочарование всё ещё имеет для него значение.
Это или триггер. Или цель. Амбивалентность заебала, честно говоря.

Бумажным полотенцем он растирает кожу на подбородке, но больше разводит грязи на лице.
— Я бы мог устроить ему кровоизлияние в мозг, разрыв селезёнки или желчного пузыря,  — пиздёж, конечно. Когда началась ебучка, ему даже мысль такая в голову не пришла, он совсем забыл как защищаться. Но приятно думать после о  силе и о своём благородном решении её не применять. Страдание — реально его хобби.
Ирвин пытается языком коснуться до кончика разбитого носа. С таким рвением, будто хочет облизнуть самую сладкую конфету.
Он ничего не принял, а его зрачками можно пугать.

Хай Лин не прав: страдание — это не участь, а наиподлейший кинк.

В каких-то колебаниях дао предназначение Ирвина и Корни пересекаются. Ущемленное эго одного и отсутствие личных границ другого.
Сжатый кулак одного и мягкие ткани другого. Теза, антитеза. Их драматургия всегда была простой — реально хули тут удивляться, что на третьем акте полилась кровь.
Но момент со страданием хотелось разобрать подробнее.

— Так в чём моё дао?

ИЕШУА ГА-НОЦРИ # МАСТЕР И МАРГАРИТА jakob diehl

я нашел тебя на дороге, босого, заплаканного и голодного. никто не останавливался рядом с тобой, и мне пришлось припарковать свой джип на обочине. я спросил, как ты тут оказался, но ты ничего не помнил.
отвезя в город, я купил тебе кроссовки, шаверму на сырном лаваше без лука и пачку антидепрессантов, потому что твое эмоциональное состояние было критическим. ты лепетал мне что-то про любовь, счастье и коммунизм, а я даже не пытался делать вид, что слушаю, так, иногда качал головой. ты был мне интересен, но как будто не ко времени. знаешь ли, я оказался достаточно плохим водителем, и меня больше интересовало, как не заглохнуть на светофоре, чем слушать твое блаженное лепетание.

я спросил, помнишь ли ты меня, и ты сказал, что нет, а потом назвал меня своим братом.
не особо представляя, что с тобой делать, я отвез тебя к себе домой и выделил место на диване в гостиной. когда я вернулся, уставший, к вечеру, ты приготовил на нас обоих рагу из овощей и нашел бутылку вина.

телефон молчал. я попытался дозвониться до отца, но ничего не вышло. ему, как обычно, не было никакого дела ни до чего, но в этот раз я был удивлен, что ему не было дела и до тебя тоже. ну что же, мой дорогой, у меня нет сердца, это общеизвестный факт, но и выкинуть на улицу я тебя не могу.

поживи пока тут, потом придумаем, что делать.

---

ищу младшего брата, чтобы не сходиться во мнениях.
уведу в любую сюжет в любом веке нашей и до нашей эры, хоть русреальный, хоть нет, любой степени хтоничности.
держу тебя в курсе, что взять на внешность якоба диля кажется мне охуительно смешной идеей, но со мной всегда можно договориться.

пример поста

он скучал.
рассеянно гонял по залу стеклянный мяч бля то превращаясь в собаку на пяти лапах, то в лохматого мальчишку, то становясь ничем.
по залам растекалось его недовольство, и бегемот старательно прятался по самым дальним углам, встряхивая от него лапы, как от ледяной дождевой воды.
азазело недавно вернулся с земли, и теперь рассеянно бродил по тесной прихожей московской крошечной квартирки, все никак не в силах найти вход на третий круг. между истлевших шуб его наконец поймал коровин и неприятно захихикал в кулак.
— что происходит? — азазело поморщился, он не любил загадки, поэтому воланд загадывал ему по одной перед каждым приемом пищи.
— мессир забыл историю. ходит, ищет буквы, и не может вспомнить, какие из них настоящие, — коровин грустно поджал губы и устало осел опустевшей кучкой трепья.

в воздухе разливалось горчащее на языке уныние.

так на чем я остановился?
представляешь, уже не помню.
в тот вечер я подарил тебе змейку, пока ты спал, она скользнула тебе за ремень в брюки, пока я сидел над твоей кроватью и разглядывал, как беспокойно дрожат твои темные ресницы во сне.
хильда зашла в комнату и тут же вышла, я почувствовал, что она раздражена, напугана и взволнована. я подумал тогда, что вам все же стоит переспать друг с другом. выйдя в коридор, я долго бродил за ней по всему дому, пока не поймал за подол ее легкого, короткого платья и раздраженно его не задрал.
— какие глупые чулки, сними и больше никогда не надевай, надень нормальные, — она нечитаемо улыбнулась, и я понял, что она хочет тебя.

я сказал ей, что куплю ей “красную москву” на арбате и томик каких-нибудь пошлых стихов. сказал ей, что большего она не заслуживает, но и меньшего — тоже. я был очень зол, а она смеялась.
маленькая шлюшка, в ее аккуратной головке всегда соперничала любовь ко мне и желание кому-нибудь подставиться. хильде это самой доставляло много страданий, потому что наша с ней связь, не смотря ни на что, всегда была очень крепкой. и предавать меня из раза в раз ей было почти так же больно, как мне — оказываться преданным.
но она не могла остановиться.

так же, как не могла перестать хотеть тебя.
хотя, подожди, по-моему, это все-таки был ганновер, а не подмосковная дача.

ОДНАЖДЫ МОИМ ЛАДОНЯМ ПРИСНИЛСЯ СОН ПРО МОТЫЛЬКОВ В ПОЛЕ
ОНИ КРУЖИЛИ РОЕМ, И НЕ ИСПЫТЫВАЯ НИ НАСЛАЖДЕНИЯ, НИ БОЛИ

Тео всегда хорошо стрелял, весь секрет был в том, что, каждый раз, он представлял вместо мишени либо голову Ганса, либо нежную головку собственной сестрички. Поэтому всегда попадал, всегда.
Он отстрелил в старом саду какой-то каменной страхолюдине нос, и, по их общему мнению, ей стало даже как-то получше, чем было. Его все раздражало, что Мат куда-то делся, что он пропал, как пропадает из корзинки шерстяной клубок, стоит только моргнуть. И ползаешь потом на коленях, ползаешь, пытаешься найти, а его нигде нет — может, кошка утащила, может, закатился под кровать, а может его в принципе никогда и не существовало, и ты, как помешанный, вытираешь коленями пыль не в собственном доме, а на центральной площади города и глупо мычишь. Кто знает.

Коснувшись плеча Мата, он заглянул за него, чтобы рассмотреть спокойное, сонное лицо своей сестры. В кровати, укрытая пледом, она выглядела почти ангелом. Он выглядела, как Ева в райском саду минут за пять до грехопадения.

В открытое окно тянуло дождевой свежестью, и Тео прошел к письменному столу, чтобы найти на нем сигареты. Хильда сейчас не проснулась бы, даже если бы он опрокинул оба резных стула и разбил бы лампочку.
Это почему-то было ясно для всех, время как будто остановилось в этом моменте, и дыхание Хильды остановилось вместе с ним. Тео разглядывал книги и бумаги, лежащие на столе, но без особого интереса. У него на шее горел свежий засос, и все его лицо выражало какую-то растерянность, которая бывает только после разборок с любовниками и если случайно видеть, как кто-то умер.

В глубине сада слышался смех и выстрелы, кто-то требовал найти еще выпивки, кто-то — разнести тут нахуй все. Тео не чувствовал к ним отвращения, просто наблюдал со стороны, как будто давно умерший.
Или никогда не живший.
Его светлая рубашка измаралась в старой земле из-под ольхи. И выглядел он встрепанным и уставшим, как будто то ли плакал последние несколько часов, то ли зло кричал, то ли беспробудно пил. Он выглядел вписанным в интерьер комнаты Земо так идеально, бесшовно, словно был тут всегда, с самого первого дня, когда спальню только обставили мебелью.

— Ты уедешь в Нови Сад, и я больше никогда тебя не увижу, Лягушонок, — он все-таки нашел сигареты и долго чиркал промокшими спичками, пытаясь поджечь кончик. Говорил так уверенно, как будто не предполагал, а точно знал. — Но я знаю, так и должно быть. Я останусь здесь, в этом лете, а ты пойдешь дальше, ты не забудешь меня? Поклянись, сучоныш, что ты меня не забудешь.

Из благостного меланхоличного настроения он вдруг резко выключился и стал раздраженным, как будто Мат уже его забыл.
— Я хочу, чтобы ты помнил обо мне даже в аду. Поклянись.



воланду вдруг надоедает быть собакой, и он становится стеклом камеры.
становится богом.
становится одиночеством.
становится мыслью, которая точит ночью, как зубная боль, ноет, ноет, тебе надо было предвидеть, тебе надо было стараться лучше, ты мог, мог, мог.
становится мертвыми руками хайке.
становится не пришедшим баки барнсом.
становится печатью на договоре.
— прекрати нести чушь, лягушонок, — он мурлычет голосом тео ему на ухо, во всю эту его отвернутую, осевшую позу. — так и будешь тут валяться? или, может быть, попробуешь что-то сделать? бедный, бедный, барон, устал и лег. вставай, блядь, я за тебя что ли буду делать всю твою работу?

TITUS HARDIE # DISCO ELYSIUM на твой выбор

adele — rolling in the deep

...тит никогда не спрашивал меня о том, что было раньше, — ни до, ни после. правда, когда он впервые оказался в моем номере «танцев в тряпье» и разглядывал коченеющий труп лели, он как будто удивился — сказал, что никогда бы не поверил, что кто-то вроде меня стал бы путаться с наёмниками «кренеля».

— почему? я ведь чужак здесь, в ревашоле, разве это не самый очевидный исход?
— мне показалось, что ты умнее, чем хочешь всем казаться, — сказал он и засмеялся своим сухим сдавленным смехом, у меня от него всегда пересыхало в глотке.

на самом деле, он узнал его. лели резко отличался от остальных из-за своей чертовой формы, и здесь, в ревашоле, он был единственным, кого видели в моей компании. здесь, в баре гарта на первом этаже, в машине, на гостиничной кухне, где мы пытались вытащить из кубека хоть слово на наречии лингва-франко, почти не соображая после двух пакетиков порошка и бутылки виски. мы громко смеялись, танцевали под ужасную клубную музыку, а потом, лёжа в постели, грызли ворованные с кухни яблоки, — всё это время харди наблюдал за нами, слушал нас, скрипя зубами, стараясь не высовываться из своего крошечного уголка героев-стачников.

но через несколько месяцев лели застрелили в моём номере, мне некуда было больше бежать, а ты сделал своё обычное лицо с приторной ухмылкой, означающее — ну вот, я же тебе говорил, от этого парня ничего хорошего ждать не придётся.

да, ты говорил. а ещё ты говорил мне, что руби умеет держать всё под контролем, и в особенности — себя, а теперь мне приходится прятаться у себя в номере, чтобы она не наделала ещё больших глупостей. ты говорил, что эврар не сунется дальше порта, что твои парни — смогут сдержать его жадность, а теперь ргм продаёт ему бедную рыбацкую деревушку, которую всего через пару месяцев снесут до основания.

ещё ты говорил, что моё имя не будет фигурировать в деле о повешенном, но это ведь тоже было вранье, верно?

в приступе злости ты говоришь полиции ревашоля, что был бы рад никогда больше не увидеть у себя в городе «эту мразь». но тебе хочется верить, что клаасье всё ещё где-то неподалёку, и ты однажды увидишь его возле ревашольских развалин или в душной подсобке отеля, пропахшей солью и мусором, то-то будет шума.

---

призываю главаря банды профсоюза на очередной электрохимический трип и проблемы, которые привозит в ревашоль за собой каждый чужак, и где клаасье — больше не миловидная девочка с соломенными волосами, а повешенный вдруг заговорил голосом старых городских историй и всех причастных к ним.

хочешь — можем углубиться в прошлое, хочешь — продолжим историю с конца; в моем случае клаасье сбежал из ревашоля, чтобы избежать преследования корпорации, но вопрос в том, так ли далеко? меня не слишком вдохновляют каноничные беспорядочные связи в наркотическом бэд трипе, поэтому в male!версии я подстраиваю события и участников под этот факт. не хочу прямолинейной попытки игнорирования друг друга после смерти лели, учитывая способности клаасье к манипуляции, хочу, чтобы развязки никогда так и не наступило. можем морочить друг другу голову голословными обещаниями, можем концептуально молчать и делать вид, что нам обоим — всё равно, а можем вписать в этот щедрый жест помощи подоплёку сложностей, о которых тит никогда бы не решился заикнуться вслух, да ещё и перед своими парнями. провокация строго обоюдная: тебе нужно как-то вписать в свою голову тот факт, ради чего ты подставился перед ргм, а мне — постараться сделать так, чтобы ты не наговорил лишнего, — не ргм, с ними ты уже провалился, но тем, кто придёт после них. у меня есть ниточки, которые можно подёргать, чтобы сдержать власть эврара, а у тебя — способность сносно изображать равнодушие, даже в ситуации, когда ты и понятия не имеешь, увидишь ли меня снова в городе или нет. предлагаю потрепать друг другу нервы в отрыве от финансовых и политических махинаций — сделать ставку на эмоциональный контекст, а потом посмотреть, чьи нервы в этом напряжении не выдержат первыми.

по внешности — у меня есть мысли на маддса из «затерянного во льдах» бля но тут я настаивать не буду, смотри на свой вкус, что тебе ближе по вайбу. и да, чуть не забыл: готов продумывать сюжеты и хэдканоны исключительно вместе с тобой, в противном случае — быстро перегорю; а ещё пишу я не быстро, вот вообще не быстро, так что очень надеюсь, что тут мы сойдёмся.

пример поста

my thoughts are drifting i'm beginning to fade
i wonder what would happen if i thought the same

would i become a part of our game?



в материи, даже самой ветхой, заключена вероятность. но зеркало, в которое джерри смотрится каждое утро, молчит, как озерная гладь, и не показывает ничего, даже самого слабого изменения. что ему делать, когда он один? — торопливый стук неоформленной мысли, грохот рассыпающегося текста, где точка а, точка б и точка с образуют волну, толкая вперёд негнущиеся спины своих прямых и разводя несуществующими руками, а расследование — уже не таблица в картах, беспомощные метания от возвышенности к низине, крепостная стена без замурованного внутри младенца.

маркус бросает под горящую арку письмо со словами garçon en plâtre sur une tombe vide бля — однажды время вновь застучит у тебя в ушах, и сорок узников один за одним спрыгнут с горящей башни, — и мы бы снова смеялись, но на следующий день — всё бы исчезло, даже сама смерть, остались бы только жестокая дьявольская птица ленорман и сгнившие кости отшельника.



Джерри остался один на один с обездвиженным верзилой, с его всклоченными волосами, и растянутым свитером, и поникшей дохлой тушкой серого зайца, и древним удушливым проклятием. Он стоял, выставив раскрытую ладонь перед собой, и медленно раскачивался на пятках, чтобы шагнуть ещё раз, и ещё. Глядя в упор в чужое лицо, он сказал:

— You know, I don't really care why you hit her.

Вытянув навстречу свою раскрытую ладонь, он сдвинул белоснежные зубы в сдавленной, хитрой улыбке. Его верхние веки застыли в прищуре, нижняя челюсть дёрнулась, зубы заскрежетали в каком-то растянутом, гулком смешке. Через секунду-другую он рывком кинулся на него, двумя ударами между рёбер скрутил ему руки и так тяжело придавил коленом к сухой земле, что по всей тропинке поднялась белая песочная пыль. Он с трудом затянул собственный ремень на его ладонях, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Потом медленно открыл их, пригнулся, натянув чужие волосы так, чтобы голова чуть оторвалась от земли, и сказал, поддерживая всю эту тяжесть за горло:

— It's the fact that I care, you know? Only a sick bastard would hit a woman. Touch her again and there'll be nothing left of your face.

Джерри посмотрел вбок, не поворачивая головы — туда, где стоял Маркус. Он посмотрел на женщину возле его ног и грубым движением спустил чужую голову к земле, крупные камни насыпи рассекли бровь и губу.



была весна, и у капитана фенна больше не было при себе специального удостоверения. брюссель что-то изменил в нём, выдернул его из замкнутого круга: карьера, развод, два стакана виски по пятницам в баре «голден бенкс». на чердаке чужого амбара он сидел на полу. холодный экран ноутбука отбрасывал за ним глубокую чёрную тень. он вслух зачитывал двенадцатую главу послания иезекииля о падении люцифера.

перевязанная тряпками женщина за его спиной медленно подняла голову. скрипучим голосом она объявила четвертую карту: иерофант, — крах убеждений, крушение идеалов, разрушение чувств и эмоциональная деградация.

как жаль, что у бога совсем не осталось веры для тебя, джерри. скоро и твоё мёртвое тело будет лежать у ворот башни.



Он вырос под едким горячим солнцем Оклахомы и никогда не видел людей, хотя бы отчасти похожих на этого здоровяка. И только завтра он узнает, что остров Прер возле долины Нурланн — настоящий музей древних восковых скульптур, здесь каждое семейство знает свою родословную вплоть до времён Кальмарской унии. Где старые добрые семейные древа сплелись ветвями, и теперь каждый с каждым в родстве. Где уже больше трёх сотен лет никому не приходит в голову уехать на сушу. Все они — каждый день ели мясо, за каждой трапезой, и все сыновья этих древних почтенных родов носили у себя под сердцем глупые дешёвые безделушки, как заговорённые символы веры. И мёртвую мохнатую лапу зайца. И даже рассохшийся корень полыни. Теперь это вроде как местная мода. Их старые каменные дома возвышаются на каждом пригорке, и с торца картинно побиты солёным океанским воздухом.

Даже их чёрные мраморные дункеры приходились друг другу родней.

Там, под дорогущей кожаной курткой, подцепленной на брендовую застёжку, на Джерри была приколота брошь из грязно-синих стекляшек в виде католического креста, а там, внутри креста — маленький круг из поддельного золотого опыления. Нескольких синих камней не хватало, пустые гнезда цеплялись острыми душками за блестящую чёрную кожу. Металл — серебро, но деформированное, погнутое, почерневшее. Острие булавки, торчавшее из-под края, было исполосовано ржавчиной, — за этот крест Маркус взял с него слово.

Джерри бодро поднялся на ноги, отряхивая колени, а потом рывком потащил за собой и здоровяка. Он взял его под самый загривок за свитер и тяжело тряхнул, заставляя без рук подняться на ноги.

— If you try to run away, I'll shoot you in the back, is that clear?

Он откинул голову, чтобы размять шею, потом перевёл взгляд на Маркуса и сдержанно отозвался:

— Hey, holier-than-thou, do you think they have some sort of police station in this neck of the woods? Or I'll have to drive him into town at midnight, eh?

иван-дурак # СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ сергей новосад or your choice

— Дружище, а ты кто вообще и почему тебе так чертовски везёт? Ты с Марса? Два шага назад, вдруг ты заразный… Хотя стой, переиграем, поделись удачей.

Ваня, даром что дурак, но до обидного удачлив. Нет, серьёзно, такое везение должно штрафоваться или хотя бы налогом облагаться в пользу неудачников. К успеху не рвётся. Знакомо ли ему в принципе это слово – судить не берусь. Существует по принципу «как бог на душу положит». Ведёт задушевные беседы с животными, а порой и с предметами вовсе неодушевленными. Амбассадор классического мема: «Я спросил, не мошенники ли они. Они ответили: нет».

Все телодвижения, решения и выборы Ивана – буквально лотерея. Ладно, может и не всегда. Тяга творить добро на всей земле другим во благо в нём неискоренима. И при этом Ваня убеждён и слепо верит в доброту мира. К ужасу здравого смысла, мир действительно отвечает ему взаимностью: плюшки подкидывает, рояли в кустах. Ну и не будем забывать: Иван кто? Правильно, главный герой. А идти против такой ультимативки совершенно глупо.

Так уж идеален дурачок? Конечно, нет. Пока другие вкалывают и занимаются саморазвитием, вкладываясь в инфоциганские курсы, Иван плывет по течению, предаваясь лени и безделью. Ему банально (да-да) везёт, ведь в его случае «и так сойдет» действительно работает.

В наших нехитрых и пока еще не прям чтобы очень продуманных реалиях Ваня (ну, или кто ты там, мой пока ещё незнакомый друг) в Москву приезжает из глубинки с одним единственным рюкзаком за плечами и непомерным запасом оптимизма. Совершенно «случайно» помогает какой-то одинокой старушке с миллионами на счету и трёшкой в центре. Та обязательно его у себя селит – а дальше по накатанной. Полезные знакомства. Случайно найденный за гаражами чемоданчик, набитый деньгами. Но Ваня не из этих, Ваня обязательно попытается найти владельца. Вдруг эти новенькие отпечатанные стодолларовые купюры собраны для детишек из детских домов и хосписов.

Для Лихо (то бишь меня) Иван – ходячий парадокс. Мышкин таких удачливых идиотов не встречал никогда. Вот и проверяет везучесть Вани на прочность – а заодно и реакцию вселенной на внеплановый коллаб абсолютной неудачи с такой же абсолютной удачей. Мы подружимся, отвечаю.

---

Заявки – не моё бля но в своё оправдание скажу: пытаться одновременно набросать видение персонажа, но при этом его не навязывать, – задачка со звёздочкой. Это я к тому, что Ивана-дурака мы очень ждём, он отлично впишется в нашу пока скромную компанию любителей влипать в неприятности. А уж каким Ваня получится, это ведь больше по твоей части, понимаешь? Мы готовы к любым разгонам, ты только гори персонажем. А там хоть с лягушками засасывайся, хоть с волками… мы вообще очень понимающие и толерантные.

пример поста

Ване было скучно. Нет, не так. Ване было пиздец как смертельно скучно. По комнате с плотно зашторенными окнами расползался легкий дым, зависая круговоротом в неоновой полосе света от крутящихся кулеров компьютера. Отдаленно и приглушенно доносились до чуткого слуха крики и вопли из наушников. На экране постоянно что-то мигало всполохами, озаряя пространство вокруг рабочего стола. А он все лежал, барабаня пальцами по груди.

— Ску-ка, как же, блять, скучно, – резко усевшись, Ваня мутным взглядом оценил обстановку, слез с кровати и тут же пошатнулся. Выкуренный косячок уже не веселил, зато в голове все еще было шумно. Подойдя к окну, резко дернул шторы в разные стороны и тут же с матами и жмурясь отвернулся. Наощупь нашел оконную ручку и открыл створку на проветривание. Тут же пробрало свежестью и холодом. Осмотрев себя, Иван задумчиво пожевал губы, с прищуром оглядел комнату и неспешно двинулся в сторону висящей на стуле футболки.

Вообще скука сопровождала Ваню повсеместно. От скуки же его тянуло на приключения, так часто оборачивающиеся для их, прямо скажем, не самой традиционной семьи ма-а-аленькими проблемами. Ладно, таковыми эти проблемы считал сам Иван, а вот отец часто недовольно нудил, пеняя сыну на неосторожность, непредусмотрительность, невнимательность и еще много других весомых «не».

А он что? А он, может быть, так внимания отцовского хотел, тянулся. Выкрутасы все эти, бунтарство, эйфория от вседозволенности и безнаказанности. Каждый его поступок – почти манифест против скудоумия и обыденности, затхлости быта и человеческой деградации. Он, может быть, так планету чистил, а они – Ваня то, Ваня это. Снизу донесся крик. Повернувшись на пятках с самым заинтересованным видом, он двинул в сторону двери и распахнул ее в ту же секунду, как тоже сделал Боря. Комнаты их располагались напротив. Взлохмаченная белобрысая макушка и потерянный взгляд вызвали у Вани эмоцию умиления. Поиграв бровями, он выскользнул из комнаты, направляясь к лестнице.

— Походу мы опять что-то натворили, – сделал поворот вокруг своей оси, чтобы посмотреть на Бориса, увидел его хмурые брови и зацокал языком, – ладно, ладно, я опять что-то натворил, лицо попроще сделай, братишка.

Подойдя к перилам, Ваня перегнулся через них, всматриваясь в гостиную ниже. И от увиденного улыбка на его губах растянулась еще шире, глаза заблестели. Оттолкнувшись назад, он засеменил вниз, подходя к ковру в центре. Осмотрелся деловито, шмыгнул носом.

— О, а вот и пропажа, я как раз искал, – нагнулся, поднял руку с ковра, осмотрел на предмет повреждений, снова языком поцокал, потом на отца взгляд перевел, натягивая милую улыбку, – это… для инсталляции, ну знаешь, протест против системы… коррупции… налогов на бездетность?

Предпринял последнюю жалкую попытку, а потом перешел к тяжелой артиллерии: все так же улыбаясь, отошел назад, встав рядом с Борей. Помахал папе оторванной ручкой, потом за спину ее спрятал, неловко ойкнув.

— Па, да это мелочи, я пока пакет в подвал тащил, она выпала, ну, подумаешь, ковер заляпал, не нервничай так, вон, аж венка на лбу вздулась, тебе вредно, в твоем-то возрасте, – и предугадывая по лицу отца желание метнуть в его голову предмет, тут же сделал шаг за спину Бори.

кощей бессмертный # СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ юрий чурсин or your choice

— Дяденька не бейте, лучше подкиньте монетку, ну так, на удачу.

Знаете этого представительного дядю в костюме-тройке, который всегда при деньгах, но никто не понимает, чем он занимается? Типа у него есть компания, но её никто не видел, и офис у этой компании где-то в офшоре. А ещё дача на Рублёвке. Вот это – Кощей. Вокруг него воздух буквально пахнет даже не деньгами, характерным баблом. А ещё – бесконечной усталостью. Он видел, как рушились империи, как менялись президенты, как приходили и уходили самые трендовые стартапы. Он 90-е пережил, уж каких-то квадроберов и маркетинг в Телеграме – так и подавно.

Гений, миллиардер, филантроп, плэйбой – ну так, в антураже российской действительности, с лёгким налётом неизбежного фатализма. У Кощея есть всё и даже чуточку больше. Он может купить что угодно, но чем дольше ты живёшь, тем меньше тебе нужно. Страсти уходят, амбиции блекнут, остаётся только привычка контролировать.

Пока шестилетки на улице кричат в спину Кощею – скуф, где альтушку потерял, он серьёзно размышляет, нормально ли прихлопнуть этих зародышей или уже перебор будет. А потом лезет в Гугл и изучает в очередной раз обновлённый молодёжный сленг. Не стоит покупаться на чрезмерно интеллигентный вид этого дяди – там от мецената одно название. Кощей злой принципиально и беспринципно одновременно, зато какая харизма.

И всё у него продумано до мелочей, выверено и взвешено. Даже если что-то не по плану – в действительности именно так им и задумывалось. У Кощея есть свои маленькие страсти и слабости: клубничку в саду выращивать, зачитываться Бродским особенно тоскливыми вечерами, вставать с первыми лучами и долго смотреть в окно под воодушевлённые мотивы Вагнера и чашку зелёного чая.

Что может связывать такого импозантного мужчину в самом расцвете сил с компанией, часто, если не всегда, проблемных нас, закономерно спросишь меня ты. И я отвечу: самые деловые из дел. Дядя Кощей набирает перспективный молодняк из детских домов, обучает, наставляет, отправляет заниматься делами. Одним таким ребёнком был Кот Баюн. Ну а Лихо, в общем, я там случайно, если честно.

---

Я не повторяю, повторяю, но заявки – всё ещё очень сложно. Особенно если нужно набросать такого во всех смыслах колоритного персонажа, как Кощей Бессмертный. И вовсе тут не всё клишировано, наоборот. У кота там уже есть полноценный расклад ваших клёвых отношений, а я просто люблю вписываться в движ. У нас по-честному не так много придумано, но! ведь куда веселее придумывать по факту и отталкиваясь от идей всех членов идейной коммуналки «православная славянка». Так что залетай на движ, тряхни косточками.

пример поста

Ване было скучно. Нет, не так. Ване было пиздец как смертельно скучно. По комнате с плотно зашторенными окнами расползался легкий дым, зависая круговоротом в неоновой полосе света от крутящихся кулеров компьютера. Отдаленно и приглушенно доносились до чуткого слуха крики и вопли из наушников. На экране постоянно что-то мигало всполохами, озаряя пространство вокруг рабочего стола. А он все лежал, барабаня пальцами по груди.

— Ску-ка, как же, блять, скучно, – резко усевшись, Ваня мутным взглядом оценил обстановку, слез с кровати и тут же пошатнулся. Выкуренный косячок уже не веселил, зато в голове все еще было шумно. Подойдя к окну, резко дернул шторы в разные стороны и тут же с матами и жмурясь отвернулся. Наощупь нашел оконную ручку и открыл створку на проветривание. Тут же пробрало свежестью и холодом. Осмотрев себя, Иван задумчиво пожевал губы, с прищуром оглядел комнату и неспешно двинулся в сторону висящей на стуле футболки.

Вообще скука сопровождала Ваню повсеместно. От скуки же его тянуло на приключения, так часто оборачивающиеся для их, прямо скажем, не самой традиционной семьи ма-а-аленькими проблемами. Ладно, таковыми эти проблемы считал сам Иван, а вот отец часто недовольно нудил, пеняя сыну на неосторожность, непредусмотрительность, невнимательность и еще много других весомых «не».

А он что? А он, может быть, так внимания отцовского хотел, тянулся. Выкрутасы все эти, бунтарство, эйфория от вседозволенности и безнаказанности. Каждый его поступок – почти манифест против скудоумия и обыденности, затхлости быта и человеческой деградации. Он, может быть, так планету чистил, а они – Ваня то, Ваня это. Снизу донесся крик. Повернувшись на пятках с самым заинтересованным видом, он двинул в сторону двери и распахнул ее в ту же секунду, как тоже сделал Боря. Комнаты их располагались напротив. Взлохмаченная белобрысая макушка и потерянный взгляд вызвали у Вани эмоцию умиления. Поиграв бровями, он выскользнул из комнаты, направляясь к лестнице.

— Походу мы опять что-то натворили, – сделал поворот вокруг своей оси, чтобы посмотреть на Бориса, увидел его хмурые брови и зацокал языком, – ладно, ладно, я опять что-то натворил, лицо попроще сделай, братишка.

Подойдя к перилам, Ваня перегнулся через них, всматриваясь в гостиную ниже. И от увиденного улыбка на его губах растянулась еще шире, глаза заблестели. Оттолкнувшись назад, он засеменил вниз, подходя к ковру в центре. Осмотрелся деловито, шмыгнул носом.

— О, а вот и пропажа, я как раз искал, – нагнулся, поднял руку с ковра, осмотрел на предмет повреждений, снова языком поцокал, потом на отца взгляд перевел, натягивая милую улыбку, – это… для инсталляции, ну знаешь, протест против системы… коррупции… налогов на бездетность?

Предпринял последнюю жалкую попытку, а потом перешел к тяжелой артиллерии: все так же улыбаясь, отошел назад, встав рядом с Борей. Помахал папе оторванной ручкой, потом за спину ее спрятал, неловко ойкнув.

— Па, да это мелочи, я пока пакет в подвал тащил, она выпала, ну, подумаешь, ковер заляпал, не нервничай так, вон, аж венка на лбу вздулась, тебе вредно, в твоем-то возрасте, – и предугадывая по лицу отца желание метнуть в его голову предмет, тут же сделал шаг за спину Бори.

игорь гром # BUBBLE COMICS тихон жизневский

да не денется никуда дело твоё бля не денется, бормотал игорь себе под нос, вслепую отмахиваясь от вопросов, а жене только и оставалось, что глаза закатывать да плечами пожимать. спорить с игорем было бесполезно — много лет назад уверившись в собственном глубочайшем чувстве справедливости, он имел привычку отворачиваться спиной и уходить, едва заметно повесив голову. молчание его было тяжёлым, густым, как творог, и странным образом заполняло собой всё вокруг, но что хуже — подражать этому молчанию было невозможно,  в такие дни боков переставал замечать его и разговаривал со всеми вокруг будто бы сквозь зубы.
— давай-давай, ихореш, ебало похрустнее настрой, шоб меня получше хуилой выставить бля боков сплёвывал ему вслед и спускал солнечные очки на своё кривое, вспухшее от похмелья лицо; водка какое-то время держала его на плаву, как бетонные балки держат на плаву понтонный причал,
[ странно, что такие причалы не тонут, разве бетон не должен тянуть всю конструкцию ко дну? ]

---

эстетика

* если это не легендарный тандем мусоров бля тогда я даже не знаю какой;
* захочешь сыграть в игру «хороший плохой коп» — не забывай, что побеждает не тот, у кого рука тяжелее, а у кого рожа крепче;
* если в первые пять минут после знакомства не будет драки за «прояснение базара» бля значит оба вчера крепко бухали;
* два литра во имя спасения человечества? проебал ты, майор, на своих понтах человечество. надо было с трехсот вместо завтрака начинать, дело бы надёжнее пошло;
* про такие тандемы говорят: или пристрелят друг друга, или близкими друзьями станут;
* тиша, конечно, прелесть в этой роли, но если вдруг тебе не зашло — вполне можем заменить; бокову внешность я поменял, ну вот так.

читал ли ты комиксы или смотрел только фильмы — для меня значения не имеет, я комиксы не читал вообще, но мне будет совершенно ок, если ты любишь всё это дело миксовать (будешь разъяснять куда и как). смотреть «фишера» вообще не обязательно, но иметь представление, какой боков сам по себе по вайбовым видосам — желательно. ну хотя бы для того, чтобы не получить потом культурный шок.

пишу медленно, зато с чувством, хэдканоны обсуждаю душно подробно, сюжеты придумываю любой степени всратости и хтоничности — главное, чтобы не в одного, а то, при таком раскладе, перегораю я тоже быстро. а ещё у нас тут есть твой батя и твоя мини-версия, но у них там свой вайб разборок с родителями, поэтому мешать им не будем.

пункт со звёздочкой: у меня в планах навязать тебе свой древний гештальт в ау — стрелецкий/гром (всего одно ау, гром, это хорошая сделка) бля потому что меня разъебывает от этой парочки; тебе придётся разъебаться тоже, если ещё нет. и да, в этом ау я буду одновременно катить к тебе яйца и производить классическую схему морального насилия провокативной терапии, потому что вкусы у меня вот такие. от бокова ничего катить не буду, кроме пивка под рыбку и шуток за триста; от бокова и на бокова вообще лучше ничего не катить, себе дороже.

пример поста

Когда Бокова опять свои же в Петербург вызвали, с матерью он почти не говорил, когда она позвала его к себе, пару дней перекантоваться, пока все бумаги оформят да к делу приобщат, Женя не приехал. Последний год он вообще старался ничем её не обременять, до того стыдно было за всё бля что она с ним пережила. Он и поверить то по сей день не мог, что за стакан взялся, стыдоба то какая — что он, не мужик что ли, две недели сопли на кулак наматывать да чуть не просрать всё. Одним словом, будь он на месте матери, оставил бы такому сыну говна под дверью да прямым ходом в ментовку, заяву писать, шоб в следственный изолятор, а потом в вытрезвитель, чего руки зря марать.

Помнится, как он стоял за дверью кабинета в главко, где генерал разговаривал с его начальством из Ростова, устроившись за столом с немытыми бокалами, это был вечер третьего сентября, и по одному оттуда вытекал весь убойный отдел. Праздновали то ли проводы, то ли закрытие полугодия: шум, гам, смех да скользкие шуточки. А тут бац, и на выходе рожа эта постная, с зубочисткой в зубах; Женёк тогда эти морды любопытные хорошо запомнил, с ног до головы его оглядели, разве что вдогонку не плюнули, лодыри невские. Он вошёл в кабинет следом, и всё оставшиеся посмотрели на него, как на чужого.

— ... Боков, я тебя знаю ещё с Академии, и язык твой без костей хорошо помню, — ласково обратился к нему Сан Саныч. — У нас тут честных любят, и за своего быстро примут. Но ты учти, решишь кому палки в колеса вставить, никакой поддержки тебе не видать. Подчиняться будешь мне, по делу отчитываться — тоже мне. Говорю сразу, отдел Шишкина с такими делами ещё не сталкивался, ребята в растерянности, не знают за что браться, им помощь твоя нужна, опыт твой, вот и привлекай их, пусть делом занимаются. И так как рук у вас много, к концу следующей недели жду от тебя рапорт, соберёшь всю сводку и в двух словах мне перескажешь,  чтобы я мог наверх отчитаться, — он благодушно покачал головой, а потом чуть напрягся и стал как-то необычно серьёзен. —  И ещё. Я тебя сразу предупреждаю: услышу, что ты балаган в отделе разводишь, слово даю, дисциплинарным ты от меня не отделаешься.

— Есть, товарищ хенерал. Всё поил. В линейку всех собрать, к работе дармоедов приобщить, положенной дисциплины не нарушать.

Он брякнул это и тут же пожалел, потому что Сан Саныч посмотрел на него строго и неодобрительно, разве что пальцем не пригрозил. Да какая уж тут дисциплина, одни только собрания Шишкина чего стоят — шапито на выезде, ей богу.



Вернувшись с бумагами из морга и пропустив завтрак в гостинице, Боков решил первым делом сверить эти данные со стопкой отобранных ранее дел и сразу направился к себе в кабинет, где Плахов уже сидел за свободным столом — будто приклеенный, с ранних сумерек. Старый раскидистый клён за окном качался от ветра, и по стенам кабинета бежали золотые разлапистые тени.

— Это холова у тебя, Игорян, по утрам с работой никак не связана, — бойко отозвался Женёк на душевные терзания товарища, нетерпеливо вытащил из кармана свежий бутерброд с колбасой и щёлкнул кнопкой новенького, только-только выделенного от завхоза, пластикового чайника. — Ты шо думаешь, у молодых пацанов, кроме учёбы, в жизни и заняться было больше нечем? Хуево опрашивали, значит, вопросы не те задавали. Хде все протоколы? На стол мне положи, посмотрю сегодня.

Руки да глаза у Бокова всегда были ловкие, и сам он как чёрт был ухватистый. Бешеный, хамоватый, но ухватистый. Звание и лавры, которые достались ему после дела Фишера, занимали его меньше всего, что при звании, что без него, он впахивал как проклятый, мудрил что-то с бумажками для генпрокурора, совал по сотке в чужой карман и ловко прогибал всю эту бюрократическую систему. В работе следака всегда должна быть лёгкая примесь мошенничества, думал он, вот сегодня ты им шо-то рассказываешь, а завтра надо бы и помолчать.

С первого дня он относился к Плахову как-то нейтрально, не без придирок, но в общей сложности — спокойно. Его всё не покидало ощущение, что мужики из отдела Шишкина любили, прямо скажем, потемнить. Всякая тревога казалась им чудаческой догадкой, а догадка — ложным следствием. Да и в отличие от Игоря, все они врали как-то неестественно, спокойно брали всё бля что плохо лежит, и были совершенно лишены какой-либо побудительной силы. Помочь они помогут, придут к тебе с целыми коробками под конец дня, если у тебя там где-то время поджимает, но за дело впрягаться не станут. Будто всё у них тут было отдано на божий суд, мол, на одну мразь по следу вышли — ну вот и хорошо, радуйся и начинай всё сначала.

— А ты шо, на завтрак лимоном давился шо ли? — он аппетитно разжевал бутерброд и выбросил бумажную обёртку в урну. — Тогда шо рожа такая кислая..? Давай, веди сюда этих твоих подозреваемых. Тока допрашивать будешь сам, считай, меня тут и нет, я встряну, если шо интересное заклюёт. Надо ище заключения из морга сверить с этой кучей, сегодня с утрева забрал, може шо общехо найду.

дмитрий яшвин # АННА КАРЕНИНА леонид бичевин или роман васильев

яшвин, игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но с безнравственными правилами, — яшвин был в полку лучший приятель вронского. вронский любил его и за его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить, как бочка, не спать и быть все таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в английском клубе. вронский уважал и любил его в особенности за то, что чувствовал, что яшвин любит его не за его имя и богатство, а за него самого.
(а) описание яшвина из «анны карениной»

второй день не выхожу из дома, яшвин навещал меня вчера с пирогами от матери и пятизвездочным коньяком, вот ведь безбожная привычка выпивать до ужина! в прошлый раз он заходил ко мне с коробкой вяленой оленины и домашним хлебом, никак не пойму, как много он выбалтывает матушке или, напротив, как многого не может рассказать мне (ну, кто она, дима, кто она?). мы посидели на подоконнике, поговорили об аннушке и щербатой физиономии нового техника на полигоне, и что за тенденция такая, что все бортинженеры носят эти ужасные тонкие усы? когда мы жили у границы с китаем, такие усы носили дежурные на переправочных станциях и почти все торговцы рыбой, чудные дела.

будь я художником или профессором в градостроительстве, я бы непременно отрастил себе такие, чтобы смущать всех людей вокруг. в первом случае, какой-нибудь коллекционер непременно пустил бы слух, что видел нечто такое в ранних работах курбе, и мои картины через пару месяцев взлетели бы в цене вдвое, а во втором — ну что во втором, как будто мало нам было идиотских кличек в кадетской школе, — хорошо, когда есть что вспомнить. а тут, в городе, ну что вспомнишь: обои в квартире, белёный потолок да стопку бумажек с медицинских осмотров? москва нам слишком слишком мала, дима (только анне она как будто впору).

мы съели почти все остывшие и размякшие пироги, прикончили целую бутылку коньяка на двоих, выкурили последнюю сигарету на двоих и без конца говорили о суздале, гляди — у меня есть татуировка на запястье, говорил я, засучив левый рукав форменной рубашки, — значит у меня будет и билет в суздаль. а митюша подначивал меня: а вдруг увидят, лёша, а если увидят — штрафную тебе и билет до воронежа, а там нам только донской сыр и светит, вот где по москве начнёшь скучать, только без тебя здесь ничего само собой не сделается, ты это понимаешь?

---

у нас тут модерн!ау по старой классике: вронский — военный лётчик-испытатель, как и весь его полк, включая близких друзей; но влюблён он оказался не в анну, а в её мужа, — никакого развития эта история не получила, всё сложилось грустно и невкусно (потому что как могло иначе сложиться с карениным) бля и после аварии на истребителе, алексея кирилловича отослали в военный госпиталь в коктебеле на продолжительное лечение. где-то тут у нас начинается безумный межфандом с «чёрной весной» и сюжетная ветка с дуэльным клубом; вронский к нему имеет крайне посредственное отношение, однако, о его существовании знает, развлекает себя несерьёзным флиртом с молоденьким мальчиком (как потом выяснится, несерьёзного в этом было не так уж и много) бля возомнившим себя «белым офицером» бля и нередкими побегами из госпиталя в город, потому что сидеть на одном месте ему осточертело, — это всё бля что касается сюжета в настоящем времени.

а теперь давай поговорим о нас. хочу, чтобы дружбу мы вели ещё начиная с академии; вронский — куда легче на подъём, хитрый, обходительный, и яшвин в этих качествах ему не уступает. только вот вронский влюбчив, а яшвин в этой любви не видит никакой практической пользы, и оттого постоянно подначивает друга за это его свойство. происхождение вронского вытянуло его до капитана, яшвин же к должностям относится с толикой снобизма, ему по умолчанию нравится то, чем он занимается, и оттого между ними нет никакой зависти или соперничества. они откровенны друг с другом настолько, насколько вообще двое мужчин могут доверять друг другу; это та категория дуэтов, которые способны напиться до чёртиков и влипнуть в какую-нибудь неприятность, но при этом молчать до победного или же легко затеять драку, если на кону чья-нибудь репутация. яшвин знает о вронском столько, что потянуло бы на сотню разгромных статей в прессе, в колонках о «золотой молодёжи»; вронский без конца отчисляет для яшвина не маленькие суммы денег на «отыгрыши» — не из расчёта, как говорится, а по любви, потому что деньги сами по себе не представляют для него такого же практического интереса. между яшвиным и их общим другом — петрицким — что-то постоянно происходит, эти двое не могут и дня прожить, чтобы не зацепиться в споре, и со временем вронский начинает о чём-то догадываться; может даже о том, чего никак не может объяснить себе сам яшвин (да, это намёк на сложные отношения между яшвиным и петрицким, тебе не показалось; но это так, просто хорошо легло на характеры, а там уж — тебе решать, хочешь ты там чего-то такого или нет).

давай мы вместе вспомним офицерские будни на аэродромах, напьёмся в ближайшем городе в увольнительной, затеем драку с соседним взводом, разругаемся в пух и прах из-за красивой девчонки или обаятельного мальчика, доберёмся на попутках из мурманска в москву, проведём две безумные недели под выборгом в отпуске, спрячемся в пустой казарме от старшины с бутылкой поганого ворованного коньяка и будем навещать друг друга в госпитале после неудачной «мёртвой петли» в небе. у меня есть для тебя сюжеты и на модерн!ау, и на связке с «чёрной весной» бля и на альтернативную ветку в лоре «горгорода» с хтонью и мистикой. будешь смеяться и причитать, как меня угораздило связаться со школьником, а я потащу тебя пьяного через весь коктебель к очередной твоей (твоему?) «на одну ночь». дим, я пишу о тебе буквально в каждом своём посте, потому что эта дружба очень много значит для вронского; ну куда мне без тебя в этом маленьком морском городишке, кто мне новости из москвы то привезёт, а?

пример поста

перебравшись с малой морской в дом карениных на владимирской улице, я едва заснул на мягкой велюровой тахте — когда алексей александрович оставил ключи в моем ящике, в его записке было отмечено, что часть моих вещей уже перевезли, и по возвращении в москву я могу занять любую свободную комнату, но я отказался и все четыре часа дрожал под форменной курткой, истёртой, словно шекель времён хасмонейского царства, ещё и на сквозняке.

ближе к полуночи похолодало, я услышал с улицы звон жестяных труб: полил промозглый апрельский дождь, и вода в решётке у входной двери закружилась дервишем. мне снилось, что в прихожей разлилось по полу деревянное крошево, зацвётшие завязи старых книг и толстых журналов, пожелтевшие конверты и письма вроссыпь. я сел на пол, чтобы приглядеться, и тут дом под моими ногами тронулся и поплыл в дождевой воде, в сонном осеннем шоссе к лисьей горе, в чернильном отваре терновника — за панорамным окном, густой забродившей заваркой плескалась полночь,


я был только тем, чего
каждый из вас касался ладонью,



— крутилась на языке неизвестно откуда взявшаяся строчка, и на утро я проснулся с ней же, будто с облаткой под языком. я зачем-то представлял себе их обоих, лёшу и егора — как они лежат, не касаясь друг друга, на одной из кроватей в этом доме, и вместе со мной прислушиваются к дождю, две немые фигурки из белой и серой глины, лежат и смотрят наверх — на тихую подсветку под потолком, и кровь болезненно билась у меня под висками,

— возможно ли собрать одно чувство сразу в две ладони?




— Частенько бывает так, что людям следует порядком поизноситься, чтобы стать лучше — как сапогам или ружьям, — лениво пробормотал Архипов, кивая в сторону хозяина ресторана, спустившегося к гостям с графином вина. — Взять хоть его, этот парень раньше был таким болваном, бог ты мой, не мог и двух слов связать, когда речь шла о «неустойке» бля «фудкост» бля «загрузке» бля зато гости его любили. Один мой приятель как-то закрутил роман с его женой — чёрт, как же его — Фадеев, ну конечно, ты его знаешь, он рассказывал мне о тебе и что вы с ним из одного полка. Не суть, но представь, что вытворил этот дурень? Пришёл к нему с деньгами, выкупить обратно её хотел, мол, глядишь, одумается. Пять лет назад у Миши ещё ничего не было, он и сам вышел из бедной семьи, а у этого, ты только представь, полные карманы этих бумажек второго континентального конгресса, вот он и пришёл ими пошуршать перед его носом.

— Чем-чем пошуршать?

— На ста долларах изображён Импеденс-холл, место сбора второго Континентального Когресса. Вронский, ты что, уже ничего не помнишь?

— Ну, а дальше то что. Девушку свою он в итоге продал?

Алексей Кириллович чему-то довольно разулыбался, налил себе вина, пригубил и тут же отставил. Домашнее вино в Коктебеле, или горчило, или кислило, бокалы подавались только с толстыми стенками, все имели чернично-зеленый оттенок и выдавленное пузырчатое дно. Вино казалось в них водой, и он пил его точно воду, пока не начинало колоть в боку. Из-под его тяжёлой офицерской шинели выглядывал серый воротничок больничной пижамы, и перевязка на его боку до того неприятно давила на рёбра, что ему было сложно усидеть на одном месте: он то ворочался на месте, то поджигал сигарету и несколько раз медленно обходил стол, — заживающий рубец последние дни невыносимо чесался, и Вронский буквально сходил с ума: дёрнёшься слишком резко — больно, выходишь больше положенного — лихорадка, засидишься на месте — маята.

Встретив Архипова в парке возле госпиталя, Лёша обрадовался ему как другу, схватил за руку и потащил ужинать, очень определённо заявив, что сегодня — его очередь угощать. Часы на площади пробили восемь вечера, и хозяин «Залива» только что впустил внутрь ещё троих.

— Избил он его, дурака, и деньги все отобрал, — Архипов надрывно засмеялся, но тут же плеснул в себя ещё бокал и как будто даже закашлялся. — Мы с ним сколько служили, здоровые, крупные — не поверишь, как-то волокли на себе две бочки из города, машина встала посреди поля, а такое добро же не бросишь в полдень да на нашей жаре. Ну, благо, не то что эти сейчас — вон, гляди, поколение растёт: щуплые, дохлые, ложку в руке удержать не могут, а смотрят на всех с такой гордостью, высокомерные сопляки... Гляди, к нам, что ли?

— Алексей Вронский — это вы,..? Вы или нет?

Некоторое время они все замолчали. Лёша озадаченно и с улыбкой взглянул на троих мальчишек, потушил сигарету и осторожно присел обратно на плетёный диван. Потом один из них, самый нервный, почти неугомонный, прокашлялся и серьёзно затараторил свою речь.




Утро среды, вплоть до шести утра Вронский провёл на холме, прихватив из города бутылку вина. Проскользнуть мимо поста охраны до восьми ему бы не удалось, а потому он вышел ещё до отбоя и прослонялся по парку больше четырёх часов, перебираясь от одной скамейки к другой, а вернувшись в гавань с досадой увидел наглухо запертые ворота пляжа, пришлось вновь подниматься на холм и искать другую тропинку к береговой линии. Дело шло ко времени, но он уже не мог ускорить шаг — бессонная ночь его вымотала, лицо побледнело и осунулось, он стал делать короткие паузы, изредка садился на песок или камни, чтобы отдышаться или покурить, и снова плёлся к назначенному месту.

Он и сам не понимал, что с ним происходит: можно было отказаться, остаться в госпитале и выспаться после вчерашней поездки в город, или, скажем, разузнать фамилии родственников этих малолетних головорезов и набрать хотя бы одному из них. Но нет, куда там, ему отчего-то стало их жалко, нужно было разузнать хотя бы серьёзность последствий, прежде чем вешать каждого на учёт. Морской стеклянный ветер, не дающий как следует продохнуть, гнал его по холодному песку вдоль берега, и под горлом что-то вскоре защекотало, как при простуде.

— Нет, вчера я даже толком не расслышал фамилии, — он устало улыбнулся, сунул в рот сигарету и протянул открытую пачку Егору (по крайней мере, часть мальчишек называли его именно так); внимание у него было тёплое, какое-то особенное, будто из мальчишки (из каждого человека) воображающее что-то большее. — Фадеев же? Что-то его не видно, хотя я даже умудрился ко времени.

Мальчишки посмотрели на него, как на перерослого идиота, заговорчески переглянулись между собой и стали разбирать коробку с ружьями. Солнца ещё не было, но на горизонте уже рисовалась красная полоса — Вронский мельком разглядел каждого, дольше всего присматривался к доктору с трясущимися руками, даже осторожно заговорил с ним, но тот лишь рассеянно кивнул и скрылся за скалистым выступом.

— Ну у вас и представления здесь, как будто в «Капитанскую дочку» провалился, — улыбаясь своей тоненькой, но вялой улыбкой, Лёша взял у него шарф, набросил себе на шею, обернув вокруг всего один раз, и снова как-то глубоко затянулся сигаретой. — Ты мне только скажи, Егор, а вам то вот это все — зачем? Господи, два офицера и разобраться между собой нормально не могут, и хрен пойми, то ли со стыда на месте сгореть, то ли засмеяться и плюнуть на всё... Фадеев! Миша, у тебя что, белая горячка после липецких учений? Романтики захотелось, ..или это ты так меня оригинально пытаешься с осенних сборов вычеркнуть, м?

Алексей Кириллович подошёл к одному из мальчишек, забрал один пистолет, и вслед ему кто-то неприятно, хрипло рассмеялся. Вымеряя шаги, он столкнулся плечом к плечу с этим Егором, передал ему в руки свою зажигалку, пачку сигарет и пропуск в госпиталь. Весело рассмеялся и шепнул, что никакой записки никому оставлять он не будет, и прошёл дальше по отметкам-камням.

harrier du bois # DISCO ELYSIUM на твой выбор

Легкий порыв ветра приносит с запада мягкий ледяной звук колокольчика. Тело на ветке, кажется, тяжелеет, словно этот звук оседает у трупа в легких и разлагающемся желудке. На секунду кажется, что работа копов тут даже не потребуется: ветка трещит, и где-то вдалеке, из “танцев в тряпье” бля слышится судорожный звук захлопывающегося окна.

Ей не хочется слышать, как я стремлюсь к земле, Гарри.
Она сделала свое дело: забрала мое сердце, заперла в старой шкатулке между сигаретами, химией и своими страшными секретами, и остались только мы с тобой, вдвоем.
Ты приходишь ко мне, на яву и во сне, бродишь вокруг дерева, тебя рвет мне под ноги, но ты приходишь, снова и снова, Гарри, снова и снова.
Ты помнишь свое настоящее имя? Ты не помнишь даже то, которым тебя обычно называли в участке, смешной Кополло.
Я чувствую приближение конца, чувствую, как пространство сжимается, как дух Ревашоля прячется в волокна моей веревки, детским шепотом упрашивая меня заговорить с тобой. Чувствуешь ли ты?

Если ты вынешь из моей головы пулю,
я покажу тебе,
как пройти к Правде. И даже потом, спустя месяца, когда ты начнешь, может быть, что-то вспоминать, а, может быть, попробуешь начать все заново, ты будешь приходить под это дерево и думать обо мне.

Не зная, что я всегда за твоим правым плечом, смотрю, как ты пытаешься справляться.

---

гарри дюбуа для совместного наркотического трипа.
смерть, как известно, это всего лишь социальный конструкт, и я не вижу препятствий для нас с тобой продолжить нашу беседу и после нее. хочу, чтобы с тобой можно было играть апокалиптические аушки и ядерную зиму, дурацкие смешные расследования с твоей полной амнезией, открытие мыслей про бомжекопа и коммунистическое подполье, божественные откровения светочей. приходи, гарри, без тебя все не то.
mais, on va devoir rentrer chez nous.

* за картиночку спасибо клаасье <3

пример поста

Ты чувствуешь, как мерзкий сквознячок пробирается тебе под рукав, пробирается тебе под кожу, в твои тонкие птичьи косточки? Чувствуешь, как после встречи с Гарри, после всего того, что было, после того, как Гарри,
(не как человек,
как что-то большее,
— понимаешь меня, да? слышишь? —
как бестелесная рука Серости, отзвук соприкосновения со Светочем) бля
после того, как Гарри прикоснулся к твоей жизни, все начало рассыпаться?
Потихонечку, такие вещи не происходят быстро, потихонечку.

Как тебе работается на новом месте? В полном хаосе, в ощущении, будто весь мир потихоньку соскальзывает со льдины в ледяную воду, и ты ничего не можешь с этим сделать?
Там нет дна, Ким. Туда, куда мы все падаем, нет дна.

Его лицо больше не существует в одном единственном месте.
То в играющих на улицах в шар мужчинах, то в продавщице маленького книжного магазина, то в завсегдатае пивной то и дело всплывет какая-нибудь его черта: его нос, манера поджимать губы, пьяная ухмылка.
Его больше не существует, но Ревашоль не отпускает так просто. Он пережевывает и выплевывает обратно. La Revacholière. обнимает ничего не замечающего Кима за его острые плечи и тихо шепчет звуком клаксонов мотокарет: мы должны помочь ему, Лели.
Он уже болен Серостью, хоть этого еще и не осознает.
Мы должны помочь ему, Лели, потому что скоро нам всем понадобится чья-нибудь помощь.

У Жерара его тяжелая челюсть и его насмешливый, внимательный взгляд. Еще у Жерара форма копа. Он говорит:
— Офицер Кицураги?
Он говорит:
— Начальство попросило передать вам эти бумаги. Это по поводу утопленницы.
Он говорит:
— Простите, офицер, я тороплюсь, вам кто-нибудь покажет, где ее выловили. Тут все знают об утопленнице. Она все еще болтается у причала. Никто не хочет этим заниматься.
Он говорит:
— Никто не хочет этим заниматься, понимаете? Но я слышал, что вам пошлют кого-то в помощь.

Он говорит:
Я слышу твои шаги, когда ты выходишь из своего дома, Ким, я знаю стук твоего сердца наизусть, я знаю, какие сигареты ты куришь, я знаю, когда ты засматриваешься на блеснувший на боку мотокареты солнечный луч.
Когда ты думаешь, что ты один,
ты не один, Ким, я всегда рядом.
Я в воздухе, которым дышит твое тело, в звуке, который воспринимают твои уши, в преломлении солнечных лучей.
Помнишь, как ты танцевал в маленькой церкви?
Теперь мы неразлучны.

Помнишь, как ты искал пулю в моем черепе?
Теперь мы неразлучны.

Помнишь, как перевязывал Гаррье Дюбуа?
Теперь мы неразлучны.

— Реми, подожди, ты в город? Ты меня подбросишь? — Жерар теряет всякий интерес к офицеру Кицураги, стоит ему только передать папку с документами. Он срывается на звук тормоза чьей-то мотокареты, и энергично машет водителю рукой.

Город вокруг накрывает Кима привычным одеялом звуков буднего дня. Где-то у причала, синяя и вздувшаяся, привязанная веревкой за ногу к одной из деревянных свай, хлебает соленую воду утопленница. У нее сейчас нет имени, ее никто не ищет и никто не плачет у ее мертвой, безвольной руки.
Мальчишки кидаются камнями, пытаясь попасть ей в лицо. Никто из них не хочет идти домой: там либо пусто, либо живет очередной пьяный отец. Собирается мелкий дождь, и в воздухе очень свежо, когда ветер не приносит с собой запах разложения от причала.

Лели трогает пальцами протертую веревку, отстраненно думая, что скоро она лопнет, и утопленницу отнесет течением от берега. И тогда следствие осложнится поисками трупа и бултыханием в ледяной воде.
Хотя, может быть, тогда до нее не будет никому никакого дела окончательно?
И Безымянная станет вечным перевозчиком птиц с одного берега на другой, пока ее скелет не рассыпется окончательно, пока ее плоть не разойдется окончательно, и соленая вода не похоронит ее.

Лели наклоняется над плечом Кима, тянет свою бесплотную руку к переданной ему папке, стучит пальцем по подразмокшему картону:
— Тебе стоит поторопиться, Кими-бой, иначе корабль отчалит, и ты больше никогда не попадешь на его борт.